ИСМ

 

Настало первое апреля 1975 года, мой день рождения и день, когда я должна была выйти на работу. Утром я покормила своего двухмесячного малыша и поехала в первый раз в ИСМ (Институт сверхтвердых материалов). В голове вертелась одна мысль: я оформляю отпуск по уходу за ребёнком и всё. Я должна успеть вернуться к кормлению. На один раз я сцедила в бутылочку, но больше -нет. Нас собралось человек 15. По какому принципу вызывают я понять не могла и очень нервничала. Время шло. Начальник отдела кадров на миг показался в коридоре. Я бросилась к нему, объясняя ситуацию. Подождите- сказал он громко и как бы про себя – что же мне с ней делать? Так меня промурыжили ещё часа 2 и отпустили ни с чем: придёте через 3 дня. Я по наивности не поняла, почему. Но меня волновал только ребёнок, а всё остальное я считала второстепенным. Свекровь же всё поняла, и начала действовать. На самом деле это означало, что евреям молодым специалистам в академическом институте делать нечего. Если бы за меня кто-то просил, другое дело. А так вот по распределению?! Думаю, что представитель, который подписал моё назначение, получил большой нагоняй. У Гришиной мамы были друзья, и к моему следующему визиту я уже была не просто так. Но у начальника отдела кадров была со мной и ещё одна проблема. Заявку на мою специальность подавал пять лет тому назад начальник 20-го отдела. За это время он давно нашёл подходящего специалиста. А кроме того, 20-й славился тем, что туда не брали женщин вообще.  Так я получила назначение в 18-й отдел. Туда брали всех, но я этого ещё не знала. Окрылённая тем, что у меня есть место работы, оформлен отпуск до октября и можно спокойно возвращаться к своим обязанностям мамы, я ехала домой. У нас был сосед, который уже много лет работал в ИСМ. Вечером я зашла к нему похвастаться. Дядя Гена, а у меня назначение в ИСМ! Правда?- воодушевлённо спросил Гена, широко улыбаясь. А в какой отдел? 18-й, к какому-то Рыбицкому. Улыбка погасла. Ну что ж, там тоже люди работают. Это всё, что смог из себя выдавить дядя Гена.

Я думаю, надо пару слов о том, что представлял собой ИСМ вообще и в моё время в частности. Советский Союз далеко отставал от США в области производства искусственных алмазов. В конце 50-х в Америке давно уже существовали заводы, выпускавшие синтетические алмазы и качественный металлообрабатывающий инструмент. А в Союзе существовали только лабораторные образцы. Валентин Михайлович Бакуль в 1961-году организовал опытное производство. Он собрал прекрасную команду и в том же 1961 году, в небольшом здании, что называется на коленках, разработали технологию. Легенда гласит, что пакетик с первыми промышленными алмазами Бакуль положил на стол президиума на партийном съезде. У власти тогда был Хрущёв, радовавшийся успеху именно Киевского института. В 1963 году Бакуль стал героем Социалистического труда и получил огромные средства на расширение  Института Сверхтвёрдых Материалов. Ко времени, когда я попала в него работать, в институте трудилось не менее 12 тысяч народу. ИСМ состоял из опытного производства, конструкторского бюро и исследовательского института. Производство выпускало и сами алмазы, и инструмент из них и без них, на основе твёрдых сплавов. Завод кормил всех. В 60-е и в начале 70-х ИСМ был гордостью Киева, как и Институт Патона. Занимал он огромную площадь. Целый квартал на Куренёвке (окраинный район Киева) выселили, и отдали всю эту территорию институту. Бакуль был прекрасным хозяйственником и организатором. Он не стал сносить домики и вырубать фруктовые сады. Построил два больших корпуса – административный, заводской, позже поликлинику. Лаборатории института разместил в домиках покрепче. Энтузиасты из «первого набора» поддерживали его во всём. Приятельница моей свекрови, кандидат наук, с восторгом рассказывала, как они сортировали по оттенкам плитку для туалетов в новом корпусе. Мы все должны были отработать 6 часов на «озеленении». У нас была и своя теплица, и пара профессиональных садовников. Всё остальное делали сами работники под руководством профессионалов. При такой численности территория выглядела ботаническим садом. Когда Киев готовился к приезду Никсона, в план его посещений входил и ИСМ. Срочно выровняли и заасфальтировали кривую улочку, которая вела которая вела от центральной улицы Фрунзе к институту. Сотрудники называли её Никсон- штрассе, вспоминая, как осенью по ней было сложно пройти из-за грязи под ногами. Первое, что я увидела на центральной аллее, был камень. Надпись на нём обещала возвести на территории свой плавательный бассейн. Этой мечте не было суждено осуществиться.  К середине 70-х весь этот дух пионеров-энтузиастов существенно выветрился. А его место заняла обычная советская бюрократия. Но инструмент был нужен, а значит, завод был на плаву. Были отделы более серьёзные, как знаменитые 20-й или 6-й, были и более заурядные, было своё конструкторское бюро. В конечном итоге все кормились за счёт завода.   

Настал день, когда я вышла на работу. Отдел был совсем небольшой: начальник Рыбицкий Вячеслав Антонович, его заместитель, два старших инженера, три инженера, материально ответственная, секретарь-машинистка, лаборант и шлифовщица. Начальник был в отпуске, так что меня принимал его заместитель Землянский. Он посмотрел мой диплом, закрыл его и сказал: для начала поработаешь шлифовщицей. Так я стала осваивать новую специальность. Я благодарна Землянскому за такое начало моей карьеры – по крайней мере, я хоть что-то начала понимать. Валя Перепелица обучала меня нехитрым основам работы. А заодно и жизни. Наступило время обеденного перерыва. Все мужчины ушли в столовую, а все женщины легли на столы и заснули. Я заметила, конечно, что они потихоньку поели свои бутерброды раньше, но как-то не придала этому значения. Назавтра и я прибавила полчаса сна к своему графику. Недосып был постоянной проблемой. Нет, конечно, хороший шлифовщик — это совсем не так просто. Но у нас нужны были самые элементарные знания и приёмы. Для меня всё было новым. И что такое зубчатое колесо и собачка, я впервые увидела не на картинке. Чем же мы занимались?  Мы были лабораторией испытания алмазного шлифовального инструмента. Мы должны были сравнивать параметры износа и качества шлифования с зарубежными образцами. Всё это была большая туфта. Но у нас был большой парк шлифовальных станков и – гордость Землянского – пульт управления. То есть все станки можно было включать с пульта, лампочки мигали, показывая какой станок работает, на ваттметрах стрелки колебались, замеряя нагрузку. 16 станков и один лаборант! Шлифовщик только менял шлифовальные круги и детали и выставлял режимы. На самом деле в нормальные дни работало 2–3 станка, лаборант Томочка читала книжку и что-то записывала в журнал, а на станках работала Валя. Зато если ждали комиссию…!!!! Тогда «махальщик» выставлялся на центральную аллею и зорко следил за приближением высоких гостей. Второй махальщик стоял ближе к входу в корпус и по сигналу первого кричал Томочке: включай!  Тома нажимала на все кнопки и все 16 станков, на холостом ходу начинали «шлифовать» образцы. Землянский выходил на этот шум и встречал гостей у входа. Он пытался что-то сказать, но перекричать шум станков не мог. Тогда он подходил к пульту и просил Томочку, которая сидела ко входу спиной, выключить на минутку. Томочка с удивлением оборачивалась, очаровательно улыбалась, и в образе милой феи нажимала поочерёдно на все кнопки. Устанавливалась тишина, и гордый Землянский излагал, как мы проводим испытания. На этом комиссия, как правило, удалялась.

К моменту моего появления в отделе Землянскому было уже около 60, а Вячеслав Антоновичу Рыбицкому лет 47. Кандидатскую диссертацию он только-только защитил. Делал её более 10 лет, никто уже не верил, что это состоится. Собственно, и отдел он получил благодаря защите. К достоинствам Рыбицкого относилось то, что он не был антисемитом. Более того, он считал всех евреев очень умными, и даже немного побаивался. Так что, как ни странно, хорошее отношение начальства мне было обеспечено априори. Других существенных достоинств у него не было. Зато была потрясающая везучесть. Он любил выражаться стандартными высокопарными фразами. Например, я сижу за столом, что-то читаю или пишу. Вячеслав Антонович подходит ко мне, заглядывает через плечо. Придраться не к чему, но ему моё занятие чем-то не нравится. «Науку надо двигать, науку!», важно провозглашает он. Ещё раз бросает на меня взгляд, замечает, что стол стоит не ровно. К восторгу окружающих сдвигает его и гордо удаляется.

Возвратившись из загранкомандировки в Юглславию (в ИСМ и такое бывало для избранных), рассказывает: «представляете, они мне предлагали, ну, это, девушку привести в номер». Слушатели: ну и как девушка? «Вы что! Я же коммунист!»

В году, наверное, восемьдесят третьем или четвёртом к ИСМ обратился Радиозавод с какими-то проблемами. Была создана группа учёных, в основном толковых кандидатов наук, для решения ряда проблем. В эту группу включили и Рыбицкого. В чём была суть проблем я не знаю. Никаких разработок отдел не вёл. А вот в других отделах что-то делалось и проблемы были успешно решены. Радиозаводу за какие-то заслуги дали Государственную премию Украины. Заводчане, в благодарность за оказанную помощь, решили включить в число лауреатов одного учёного от ИСМ. Им было всё равно кого. На будущего лауреата надо было заполнить кучу анкет и собрать целую папку документов. А Рыбицкий был секретарь в научном совете и первым получил информацию. Никому ничего не сказав, он всё подготовил на себя и представил на учёном совете на утверждение. Поднялся скандал: с чего бы это Рыбицкий, он вообще ничего не делал, только раз съездил на экскурсию. Вячеслав Антонович с оскорблённым видом отвечал, что раз так, то и не надо. Давайте кого-нибудь другого выдвинем. Но документы надо было сдать завтра, а не подать никого институт себе позволить не мог. И стал наш Вячеслав Антонович лауреатом госпремии и значок гордо носил на лацкане.    

Рассказ об ИСМ будет неполным если не упомянуть о Дне Трудовой Славы. Говорили, что Бакуль увидел нечто похожее во время поездки в Японию. Каждую первую субботу июля назначался этот праздник. В этот день все приглашались с семьями – детьми, супругами, родителями. Устраивались спортивные соревнования, игры, детишек катали на автопогрузчиках, украшенных для этой цели. У нас даже были клетки для животных, куда привозили из Киевского зоопарка обезьян, сусликов и прочих тварей. Был обязательно концерт силами нашей художественной самодеятельности. В институте существовал музей со знаменитым роботом, который демонстрировал, как из графита получается алмаз. Первый робот остался в Москве https://carabaas.livejournal.com/353141.html . А у нас в музее стоял его младший брат. В нашем музее было много интересного – поделочные камни, отшлифованные  алмазным инструментом, различный инструмент и гордость музея – выставка работ Николая Сядристого https://www.youtube.com/watch?v=Ob8L5CAKPo8 , того самого, что подковал блоху или изготовил шахматы, помещённые на острие булавки. С 1967-го до 1974-го он работал в ИСМ и его миниатюрные работы экспонировались в музее.  В дни Трудовой Славы в музее проводили экскурсии. Праздник длился до вечера, когда для молодёжи начинались танцы. В этот день на торжественном собрании вручались медали из твёрдого сплава – тем, кто проработал 10 лет. А за 25 лет работы вручалось удостоверение ветерана, дававшее право свободного входа и выхода.

Как ни странно, но отдел расширялся. Очень скоро к нам пришло ещё несколько шлифовальщиц. Я уже к этому времени была младший научный сотрудник. И честно пыталась делать что-нибудь полезное. Но, пожалуй, самыми полезными днями были проведённые в колхозах, на овощебазе, или уборке новой школы. Это была привычная практика – там не хватало рабочих рук, и посылали их из научно-исследовательских институтов.

У всех шлифовщиц была одна и та же биография. Школу кончали в селе или маленьком провинциальном городке, в Киев ехали учиться в техникуме, выходили замуж. Иногда за киевлян, чаще за таких же, как они сами, сельских ребят. Кончали техникумы, отрабатывали положенные пару лет, рожали детей, мыкались по общежитиям, пока не получали квартиры. Тогда начинали искать работу попроще. Они все были мои ровесницы, я была как бы их начальник, но мы все по полдня проводили в женской раздевалке за трёпом, вязанием и т.п. Так что быть начальником было не просто. Училась и этому. Узнала очень много новых слов. Первый год, придя домой, мне очень хотелось выбросить их из ушей. Пыталась бороться и с этим. За пару лет удалось приучить девочек не слишком материться, по крайней мере без повода. Уморительны были рассказы сельских об их представлениях о сексе. Таня рассказывала, как её одноклассница забеременела. И все девочки ей советовали ни в коем случае не прекращать отношения, так иначе ребёнок может быть недоделанным – без ушка иди без ручки. Другая, попав в общежитие, пошла к врачу спросить, не может ли она забеременеть от душа – в нём попеременно купаются мужчины и девушки. Мы покатывались со смеху. Алла была самая весёлая и симпатичная из всей компании. Кончала она техникум транспорта, хорошо училась, и у нас долго не задержалась.  Это с ней мы на новый год были дедом морозом и снегурочкой. Она, конечно, снегурочка. Я же, в дед морозовском облачении, едва доставала ей до плеча.  Не могу удержаться, приведу один из Аллочкиных рассказов. Она говорила, естественно, на суржике, попытаюсь его сохранить

Я готувалася до экзамена по деталям машин. И нияк не могла запомнить «храповик». Прийшов мий товарищ и говрит: а ты уявы соби -  лэжить такий морда-а-тый, пыка-а-атый та й хропэ.

Ой, уявыла! Спасибо! И що ж, на экзамени у мэнэ цэй храповик. Ну я рассказала як он работает, а преподаватель и каже.

- Очень хорошо. Но как же это называется?

А я: мордовик! 

-Что?! !

-Ой, ни-ни, пыковик!

Мне трудно передать атмосферу безделья, в которой я просуществовала пару лет. Конечно, кое-что я делала, писала какие-то отчёты, ставила опыты, а более всего училась жизни у старших.

В первый год моей трудовой жизни мне поставили научную задачу – замер температуры в месте шлифования при разных способах, разных режимах и т.п. В помощь мне выделили техника из соседнего отдела. Его одолжили с удовольствием – Мишу побаивались, так как он был психически неустойчив, и у него была справка об этом. Мы с ним поладили замечательно, никаких конфликтов у меня не возникало, я поняла, как с ним обходиться, и мы даже подружились. Миша был единственный сын у еврейской мамы, отец погиб на фронте в 1941году. Он был штурманом самолёта, совершившего таран. Лётчику посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, а штурмана не наградили даже орденом.  Мишина мама тратила огромные усилия на восстановление справедливости, тогда бы ей как вдове героя полагались многие льготы. Судя по интернету, она так ничего и не добилась. Миша был очень крепким и с детства занимался водным поло. Когда его призвали в армию, он попал в сборную чего-то там армейского и служба сводилась к тренировкам и играм. Пока они не проиграли. Тогда командир чего-то там рассвирепел и всю команду в 24 часа отправил в части. Миша попал в танкисты. Не знаю при каких обстоятельствах, его танк загорелся, и Миша серьёзно обгорел. На руках это было видно. Вот после этого он и стал психически неустойчивым.  

Температура шлифования замерялась термопарами, которые присоединялись к образцам. На кругло- шлифовальном станке это было не так просто, нужно было специальное устройство, заполненное ртутью. Мы с Мишей быстро обнаружили, что ртути в нём мало и поэтому наши замеры не получаются. Миша работал в институте уже давно и знал, что, где и как достать. Мы пошли в какую-то лабораторию, где нам с удовольствием отдали пузырёк с ртутью с условием назад не приносить. Они давно не знали, как от этих излишков опасного металла избавиться. Миша аккуратно влил ртуть в устройство и всё заработало. Но теперь у нас возникла задача, как избавиться от излишков ртути. Там, где мы её получили, по крайней мере пузырёк хранился в вытяжном шкафу, а у нас и этого не было.  «Сольём в канализацию» – предложил Миша. Ты что! – испугалась я. Нельзя. «А что можно?» —спросил Миша. Я позвонила тому человеку, который, по моему мнению, знал всё, а именно мужу, и выяснила, что по правилам ртуть надо засыпать серой, а потом сжечь. Миша обрадованно сказал, что сера не проблема. И в самом деле отвёл меня в какой-то тёмный закуток, где были навалена гора чего-то жёлтого. Это действительно была сера, а зачем она там лежалая понятия не имею. Набрать там совочек для наших миллилитров было легко. Потом мы расстелили лист ватмана на металлическом совке, вылили в середину лужицу ртути, засыпали серой и подожгли. Весь этот костёр мы устроили на улице. Но костёр оказался куда больше, чем мы ожидали. Тогда Миша быстро схватил совок и выкинул пылающую бумагу с серой в ближайшую урну на центральной аллее. Всю эту операцию мы провели так быстро, что никто не заметил. В урне всё сгорело без следа, но сама урна стала совершенно чёрной. Так она и торчала, облезлая и непокрашенная, до ближайших праздников.

Когда наша совместная работа была окончена, Мишу передали в помощь Томочке. Через два дня мы все услышали истошный Томочкин крик. И застали такую картину: посреди шлифовального зала стояли Томочка и Миша. Миша правой рукой держал роскошные Томочкины волосы, а левой шлёпал её по попе веником. Оба красные и возбуждённые. Так что рассказы о психической неустойчивости не были вымыслом. Мишу вернули в его родной отдел. Мы ещё многие годы сохраняли тёплые отношения.

Эта тема с замером температур кое-чему меня научила, а Вячеслав Антонович заметил, что отчёты я писать умею. После этого он так и говорил: «ну Ира, обнаучьте вот это как-нибудь.» И я «обнаучивала», без большого удовольствия. Большого выбора у меня не было – моя дипломная специальность явно удалялась всё дальше, а я шла по той тропинке, которую мне выбрали и не задумывалась о том, что можно искать что-то другое. 

Примерно через год моей трудовой деятельности в отделе появился новый сотрудник – старший инженер Ким Александрович. Он был толстый, неопрятный, с вечно расстёгнутой на пузе пуговичкой. Курил беспрерывно, а если не курил, то дремал за столом в тени шкафа. К нам в отдел он был сослан за какие-то грехи. До этого он был начальником снабжения всего ИСМ. Как от инженера толку от него было мало. Наши станки полагалось мыть каждую пятницу с содой и мылом. Для этого привозили кучу кальцинированной соды и кучу ветоши. Киму поручили спроектировать ёмкость для хранения. Он ходил, мерил и в конце концов выдал чертёж и сдал в изготовление. Когда к нам завезли этого монстра, мы все ахнули. Ящик был примерно два метра на метр по площади, а глубиной тоже больше метра. К тому же толщина стали была как танковая броня. Чтобы поднять крышку нужно было звать мужчин покрепче, а чтобы достать соду или ветошь, девочки чуть не ныряли внутрь, рискуя жизнью. Так как, если бы крышка захлопнулась… В общем крышку открыли и никогда не закрывали, закрепив на стене. Над этим чудовищем потешался весь отдел, зато никаких других заданий Киму не давали. И вдруг произошло чудо. Ким Александрович бросил курить, за год похудел наполовину, стал стройным, аккуратным, подвижным и очень деятельным. И оказался прекрасным организатором. Очень многими умениями я обязана Киму Александровичу. На его превращение повлияло одно серьёзное обстоятельство. В Академии наук ввели новое правило. Сотрудникам было разрешено вести прикладную тематику и -главное – получать до шести окладов премиальных в год. До этого годовая премия составляла максимум один оклад и по каким критериям начислялась -я не знаю. А тут возник реальный шанс зарабатывать нормальные деньги. Ким Александрович разработал стратегию, создал группу и в ней мне была отведена своя роль. Ким был сложным человеком. Меня порой останавливали на аллеях совершенно незнакомые женщины и спрашивали: скажите, вы работаете с Ким Александровичем? Да - отвечала я. Как вы можете! Как вы его выносите! Это и правда не всегда было легко. Если он нервничал (а это случалось нередко), то все в комнате начинали это физически ощущать, казалось, что даже воздух сгущался. Когда он писал, скрип ручки раздавался далеко, а бумага не всегда выдерживала и рвалась. Ким Александрович был невероятно упрям и упорен. Переубедить его было крайне сложно. Многие годы он уверял всех, что гриппа не существует. Есть простуда и всё. «Я как-то раз выпил стакан воды после гриппозного» – рассказывал он. «И ничего!» Я часто болела в те годы, и Ким Александрович доводил меня до белого каления, утверждая, что я простужаюсь, потому что выхожу на балкон вешать бельё зимой. Я злилась, но доказывать что-либо было бесполезно. Но однажды он сам подхватил тяжелейший грипп и после этого изменил своё мнение. Тогда он начал уговаривать меня ходить в бассейн. Я это, и сама понимала, но достать абонемент в бассейн в Киеве было не просто. Только благодаря моей профсоюзной деятельности, о которой ниже, мне это удалось. И я действительно перестала так болеть.

   Ким никогда ничего не рассказывал о своём прошлом, о родителях. Я думаю, они были репрессированы. За это говорит и имя, и скрытность. Однажды, уже во времена перестройки, он бросил фразу: я в 12 лет понял, что такое Сталин. Других же он очень любил расспрашивать о семье, о родителях и детях. Меня поддразнивал, что 2000-ный год, который казался очень далёким, я буду встречать в кругу внуков. Я смеялась, а он оказался прав – в 2000-м моему первому внуку было уже 3 года.

Формальным руководителем, тем, «кто будет надувать щеки» был выбран Рыбицкий. Евгений Николаевич Зубанев был главной рабочей лошадкой, толковым и дельным инженером, но увы без степени. Коля – техник с хорошей головой и руками. Моя роль – писать отчёты, рассчитывать экономический эффект и прочая бумажная работа. А Ким – инженер на подхвате, но главное – фактический руководитель. Как раз в это время Рыбицкому предложили тему, за которую никто в институте не хотел браться. Евгений Николаевич, Ким Александрович и Коля прикинули, что в случае успеха можно заработать неплохие деньги и Рыбицкий согласился. Все эти решения и обсуждения проходили без меня. Я была в декретном отпуске, растила дочку, и не подозревала о таких метаморфозах. Выйдя на работу, обнаружила, что сонная жизнь окончилась. Вячеслав Антонович умел при заключении договоров вставить полагавшуюся ему по роли фразу «торг здесь неуместен». Мы сделали то, что хотели, и действительно, стали неплохо зарабатывать. Самой интересной частью были командировки. Первый раз я поехала в Полтаву. Я несколько побаивалась, как со всем справлюсь, но Ким Александрович вселил в меня уверенность, что всё будет нормально и оказался прав. А я поверила в себя. Из этой первой командировки я помню только сам чудесный город Полтава. Мне хватило времени и на музеи Короленко и Котляревского, и на прогулки и даже поесть в знаменитом кафе «Полтавские галушки», которые мне совсем не понравились.

Я проработала в ИСМ 15 лет, и к концу уже просто ненавидела эту работу. Но это была ловушка – ко мне очень хорошо относились, у меня были прекрасные отношения, я неплохо зарабатывала. Мне даже пошли навстречу и какое-то время я работала на полставки. Но сама работа мне была не интересна. К 90 году мы уже твёрдо решили уезжать. 

Это было странное время. Вроде бы в стране объявлена Перестройка. Вроде бы так многое меняется, но эйфория прошла быстро.   

В один светлый день мой приятель Олег Гуцаленко отозвал меня в сторонку и предложил…стать заместителем директора малого предприятия, которое он организовывал. В отличие от большинства тогдашних «новорождённых», предприятие было не торговым и даже не собиралось выпускать ширпотреб. А вполне серьёзное производство. Ему нужен был зам. директора, человек, которому он мог бы доверять. И предложил мне. Я честно сказала, что скорее всего через год уеду. Но Олега это не смутило. Давай на год, пока встанем на ноги. И я согласилась. Через неделю мне казалось, что у меня выросли крылья – настолько с удовольствием и интересом я работала. И оказалось, что уроки Кима Александровича и опыт 15 лет не прошли даром. Я действительно много сделала. А Ким Александрович, узнав о моём уходе, тоже подал заявление на увольнение. И ушёл на пенсию. Никто этого не ожидал, а он сказал, что без меня ему делать в ИСМ нечего. И я его больше никогда не видела, и никто из моих бывших коллег не знает ни где он, ни как прожил дальнейшие годы.

Чтобы завершить мою главу ИСМ, вставлю без всякой хронологии пару историй того периода.

Наш отдел размещался в ужасном здании. Говорили, что раньше это были конюшни. Верю. Здание было бетонное, без фундамента. Пол плиточный, прямо на земле, поэтому очень холодно. По периметру были проложены траншеи с коммуникациями. Поверх них лежали металлические листы. В здании все помещения располагались анфиладой, одно за другим. Первый зал со станками и пультом я уже описывала, за ним ещё один зал со станками, потом две рабочие комнаты со столами и шкафами. Здесь поверх плиток лежал линолеум. Шёл год 1985й или 1986й.. Наша секретарша Юля из тоненькой девочки превратилась во вполне дородную даму с плавными медленными движениями. У неё была удивительная походка, казалось, она неторопливо плывёт над землёй. Её стол стоял в углу, возле окна. На столе большая электрическая печатная машинка. Сбоку к столу была приставлена тумбочка, так что Юля сидела как бы в кармане, в который протискивалась боком.   

Однажды утром мы услышали в нашей комнате весёлое журчание ручейка. Странный звук в рабочем кабинете. Подняли листы над траншеями и обнаружили большую течь в трубе. Кстати, траншеи были земляные, так что вода просто уходила в грунт. Вызвали слесарей, трубу залатали и всё успокоилось. Прошло три дня. И вдруг в комнате раздался чудовищный взрыв.  Звук был такой силы, что все подумали о взрыве бомбы. В комнате находились Юля, Любовь Ивановна и степенный инженер Виктор.  В следующей комнате были Коля, Евгений Николаевич и Ким Александрович. Меня в этот день не было на работе. Как вылетела из комнаты Любовь Ивановна -не знал никто. Это была какое-то перемещение в четвёртом измерении – вот она была в комнате, а вот она уже далеко в рабочем зале. Юля же, запертая тумбочкой и столом в углу, вскочила и на глазах изумлённых ребят с места перепрыгнула через стол с пишущей машинкой! Ким Александрович рассказывал, что даже в кино никогда не видел летающей женщины, а тут в метре от него. А Виктор, спокойный, как всегда, оторвал голову от работы и только спросил: что это? Как позже оказалось, кроме водопровода в траншее шёл кабель высокого напряжения. Вода медленно просачивалась сквозь изоляцию и в какой-то момент закоротило сеть. 380 вольт – не шутка. Юля же потом никак не могла поверить, что она прыгала через стол. Но тому были три свидетеля.

 

Не помню уже, в каком году наш отдел соединили с ещё одним и все они переселились в наш, до того пустынный, корпус. Среди новоприбывших был техник Виталий. Разведённый холостяк, стройный, высокий. Ходил в основном в джинсах и вёл себя под стать. Поэтому мало кого удивило, что через некоторое время Виталик женился, а ещё через год у него родился ребёнок.

Марк Соломонович представлял собой полную противоположность Виталику. Всегда в костюме, с галстуком, солидный и степенный. Причёска, вследствие раннего облысения, «внутренний заём». У него на счету было несколько толковых изобретений, степень кандидата наук, несносный характер и огромное самомнение. 

Я собирала по рублю «на ребёнка» Виталика.

- Марк Соломонович, будете рубль сдавать?

- Да-да, конечно, а на кого?

- На Виталика. У него родился ребёнок. Марк Соломонович достал кошелёк и вдруг остановился. --- Как ребёнок? У Виталика? Он же со мной одного года!

- Ну и что? Он женился и у них родился ребёнок.

Марк Соломонович дико посмотрел на меня, достал рубль и молча отошёл. Через два часа подошёл и сказал: «Ира, я понял. Я ещё могу, но моя жена уже не может!»

С этим же Марком Соломоновичем у меня произошла мало приятная история. Юля всегда была завалена работой. Печатала он не очень быстро, все делала основательно и аккуратно. А перепечатывать надо было каждую бумажку. Марк Соломоновичу нужно было побыстрее получить свою статью в напечатанном виде, а Юля все никак за неё не бралась. И он пришёл ко мне советоваться как быть. Я ему говорю: у Юли завтра день рождения. Принесите букетик цветов, у неё будет хорошее настроение и получите свою статью. Я, честно говоря, думала, что убиваю двух зайцев- Юля порадуется, получив ещё одни цветы, а Марк Соломонович наверняка получит статью. Но я не учла характер Марк Соломоновича. Вместо того, чтобы купить каких-нибудь васильков или ромашек, он явился с огромным букетом роз. Юля от такого подарка просто онемела. Но страшно разозлился другой человек, с которым у Юли был роман. Разозлился, поскольку он побоялся выдать себя и прийти к ней с таким букетом и скромно принёс розочку. В результате он вспылил ( на моей памяти впервые в жизни), вызвал Марка и отчитал его за неэтичное поведение. Ну я и получила от Марка огромный нагоняй за дурные советы. При этом я никак не могла ему объяснить почему он получил втык, о романе кроме меня никто не знал. Юля тоже расстроилась. Словом, я оказалась во всём виновата. Нечего давать советы.    

В КПИ я за все годы учёбы ни разу не занималась общественной работой. Да и в школе тоже я как-то обошлась. Не то что бы за этим стояли какие-то мысли, просто так складывалось.  В первый же год моей работы в ИСМ меня начали сватать в комсомольскую работу. В отделе нас было всего три комсомольца, так что особо деваться было некуда. Секретарь институтского комитета комсомола всегда приходил на собрания с большой папкой. Он раскрывал на столе папку и объявлял собрание открытым. Через некоторое время мне стало любопытно зачем ему эта папка. Он не доставал из неё ни одного листика. Не помню уже как, но через пару лет эта папка случайно попалась мне в руки. Это были просто корочки, где подробно расписывался регламент. Первая строчка: Объявить собрание открытым. И так далее, подробно все формальности. А я удивлялась, как гладко у него всегда всё получалось.

От комсомольской работы я как-то быстро отвертелась, но пришлось войти в профком отдела. Я согласилась заниматься культурой и спортом, а также была политинформатором по этим же темам. В культурной работе я была передовик. В это время в Киеве появилось много тематических экскурсий. Их организовала чудесный экскурсовод, знаток Киева Элеонора Рахлина https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B0%D1%85%D0%BB%D0%B8%D0%BD%D0%B0,_%D0%AD%D0%BB%D0%B5%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D1%80%D0%B0_%D0%9D%D0%B0%D1%82%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0 . В турбюро на Пушкинской можно было заказать интереснейшие маршруты: Киев Булгакова или Киев Куприна, Город на семи холмах и много-много других. Работали там высокопрофессиональные экскурсоводы. Я заказывала эти экскурсии, на них ездили и люди из других отделов, и даже мои родители. Для профкома это были сущие пустяки. Мы доплачивали тоже какие-то смешные деньги. Зато какие были мероприятия для отчёта! Со спортом дело было сложнее. У меня появилась отличная идея – я выписала для отдела теннисный стол. Правда, с местом у нас было не очень. Но всё же мы исхитрялись в обеденный перерыв собирать стол между станками. В отделе была целая группа теннисистов-любителей. Я играть не умела, но очень хотела научиться. Меня приняли только потому, что я достала стол. Чтобы уложиться в перерыв, мы играли только парами, виртуозно прыгая между станками.  Лишний шаг назад и ты уже врезался мягкой точкой в очень не мягкую железяку. Поэтому я умею играть только очень близко к столу.

В ИСМ была пропускная система. На проходной стоял стенд с пропусками. Надо было нажать на свою кнопку, пропуск падал на движущуюся ленту и подъезжал к табельщице, которая выкладывала его в окошечко. Забрал пропуск – проходи. Ровно по звонку пропуска переставали выдавать. Табельщица собирала все оставшиеся и несла в табельное бюро. Ближе к началу работы от остановки трамвая мчались к проходной люди. Запыхавшись, вбегали, получали пропуск и дальше уже спокойно и не торопясь шли в свои корпуса. А на проходной 2 -3 опоздавших уламывали табельщицу не сдавать его пропуск. Опоздание считалось серьёзным нарушением. Рабочие часы никто не подсчитывал. Можно было попросить у начальника «разрешение на выход» и уйти раньше или прийти позже. Никто ничего не подсчитывал, лишь бы была бумажка. В одно лето я ездила с дачи на работу электричкой. Была остановка буквально в пяти минутах от института. Но расписание чуть-чуть не совпадало. Я приезжала на полчаса раньше, но уйти должна была тоже раньше, на 15 минут. Вячеслав Антонович не возражал. Но договориться о сдвиге моего рабочего времени даже не пытался. В начале недели он подписывал мне пять разрешений на выход, и я каждый день их сдавала. Как-то раз Колька попросил меня забрать утром 2 пропуска – его и мой. Номера у нас были довольно близко. При известной ловкости рук такой фокус можно было проделать. У меня такой ловкости не оказалось. Я недостаточно быстро нажала на Колину кнопку и между моим и его выпал чей-то другой. Я забрала два пропуска, но лишь придя в отдел, увидела, что второй пропуск был не Колин, а какой-то тётки. Нужно было теперь решить две задачи – выручить Колю и отдать чужой пропуск. Разрешение для Коли я получила легко. К этому времени начальником отдела стал Евгений Николаевич. Он сам отнёс Колин листик на проходную, а нам с Колей велел больше детский сад не устраивать. А относить чужой пропуск пришлось мне самой.

-Где ты его взяла? – табельщица сверлила меня недоверчивым взглядом

-Нашла на аллее.

- Как нашла?!!! Она тут такой скандал устроила, кричала, что слышала, как её пропуск упал!

- Не знаю – я пожала плечами. Иду по аллейке, вижу лежит пропуск, я и принесла – врала я.

Думаю, мне не поверили, но раскусить, в чём подвох не могли.

Вся эта система была глупостью, но только ли она? В первый год моей работы я как-то раз перепутала троллейбус и вместо 18-го села на шестнадцатый. Ехать надо было минут 40 – 45, так что я всегда забиралась в троллейбус и тут же засыпала. Просыпалась всегда за пару остановок до института. Проснулась и тут, но вместо знакомого пейзажа за окном маячила телевышка. Я попала на Сырец вместо Куренёвки! Я выскочила из троллейбуса в ужасе. Как добираться? Времени уже почти не оставалось! Я стала ловить такси. Видимо, на моём лице был написан такой ужас, что остановился фургон, развозивший овощи по магазинам. Всю дорогу парень меня успокаивал и довёз до самой проходной за минуту до звонка. Если добрые дела где-то засчитываются, то ему это должно зачесться полной мерой.

26 апреля 1986 года грянул, как известно, Чернобыль. Ровно через год. 26 апреля 1987 года на Киев обрушился шторм. К концу апреля в Киеве уже тепло, на деревьях появляется молодая листва. А тут ветер и мокрый снег. Падали деревья, обрывались троллейбусные провода. Я вышла из дому и поняла, что до работы придётся добираться на попутках или пешком. Мокрый снег залеплял очки. Какая-то машина затормозила.

-Мне на Куренёвку

-Садись.

В машине было тесно. Я протёрла очки и обомлела. Куда я попала? На всех сидениях и за рулём молча сидели странные фигуры. Все в одинаковых серых плащах. На головах торчат высокие острые капюшоны. Лиц не видно. Ку-клус-клан – пронеслось в голове. И, главное, гробовое молчание. Мне нужно к институту сверхтвёрдых – робко пискнула я. Водитель помычал в ответ и опять тишина. Только минут через десять я поняла кто меня везёт. Милиция. Это были постовые милиционеры, ужасно уставшие после ночного дежурства в такую погоду. Но мне, одиноко шагавшей под снегом, они посочувствовали.

Я проработала в ИСМ 15 лет. Мне не нравилась моя работа, но и уйти я не смогла. Меня удерживала приличная зарплата и хорошие отношения. Квалификация моя, как я считала, особо не росла. Институтские знания забывались, новые были, как мне казалось, мало применимы где бы то ни было. Так и шло. Конечно, были и светлые моменты. Я неожиданно стала хорошим специалистом по расчёту себестоимости. Научилась писать документы. Но применение в другом месте не видела.

Руководителем нашего объединённого отдела назначили бывшего ректора Брянского политеха Рыжова. Он был вполне лояльный начальник, ни во что не вмешивался и единственное, что требовалось это вписывать его соавтором любой статьи. Это обеспечивало благоприятные отношения. К нам в отдел приехали ребята из Кишинёва для сотрудничества. Они разрабатывали новые смазочно-охлаждающие жидкости для шлифования. Мне эта работа показалась реально интересной, и я им активно помогала. Даже ездила в Кишинёв к ним в командировку и везла оттуда целую бутыль этой жидкости. Пожалуй, это была действительно исследовательская работа. В Ташкенте должна была проходить всесоюзная конференция по физико-химической механике. Кишинёвцы послали на неё стендовый доклад, и он был принят. Я в этом докладе была 16-м автором. Не только Рыжов любил быть соавтором. Моя роль в работе была достаточно скромной, и соавторство было просто благодарностью. Когда я получила программу конференции, оказалось, что наш доклад последний на странице и моя фамилия не поместилась. И.Комская значилось в начале следующей страницы. Я бы не стала стремиться на эту конференцию, но на неё ехал и Гриша с докладом по своей диссертации. Попасть в Ташкент вдвоём – это была сказка! Я набралась смелости и отправилась к Рыжову. Сложила программу вдвое и показала сначала свою фамилию, потом, что конференция всесоюзная. По-моему, физико-химическая механика его слегка удивила, но разрешение он мне подписал. В общем это была авантюра, но сошло. Кишинёвцы безмерно удивились, что я тоже еду. Из шестнадцати соавторов отправлялись два основных и я. Но платил за меня мой институт, так что им было всё равно. Детей мужественно взяли на себя дедушки и бабушки, и мы счастливые улетели.

В Ташкент прибыли поздно вечером. Не без труда, но уговорили организаторов поселить нас с Гришей в один номер. В отсутствие компьютеров это было не так просто, мы ведь были записаны от разных организаций.

Утром позавтракали в гостинице, загрузились в автобусы и поехали через весь город на открытие. Первый, и наверняка последний раз в жизни, я ехала в автобусе в сопровождении экскорта мотоциклистов. Все сразу почувствовали себя большими учёными. Самые интересные доклады были на пленарных заседаниях. Имена мне были знакомы по Гришиным рассказам – это ведь его тематика. Выступали академики, и несмотря на то, что для меня область была достаточно далёкой, я многое понимала и слушала с интересом. Это был уровень людей настоящей науки и умения докладывать. По-моему, конференция шла три дня и все дни нас принимали и возили с помпой. Вполне можно было засчитать эту поездку за отпуск.