Дела семейные. Первые годы.

 

Моя жизнь в те годы отнюдь не ограничивалась работой. Огромную часть времени поглощал быт. Купить продукты – проблема, приготовить из них что-либо съедобное, желательно вкусное – другая. Стирка без стиральной машины (она появилась у нас в году 84-м – 85-м) – тоже не простая работа. Правда, постельное бельё я не стирала. Правильные хозяйки его ещё и кипятили (вываривали) и крахмалили. Я же сдавала в прачечную. А консервирование, варка варенья…. Как у меня хватало сил, не знаю. Но все так жили, мы не исключение. Построить связный рассказ о нашей домашней жизни вряд ли удастся. Так, отдельные картинки.

Мы поженились после моего пятого курса. Ближе к свадьбе встал вопрос, где же мы будем жить. В отличие от многих выбор у нас был. Я с родителями и дедушкой жила на Печерске, в очень хорошей трёхкомнатной квартире. У меня с первого класса была моя комната. Небольшая, но Гриша бы вполне в ней поместился. Гриша жил с родителями тётей в двухкомнатной квартире на Некрасовской. Казалось бы, рассуждать нечего. У нас площадь явно больше. Но тут вмешалась Гришина мама. Она ни за что не хотела, чтобы Гриша уходил в другую семью. Дальнейшее показало, что она была права. Я и сама не очень хотела жить с мамой. Мне хотелось самостоятельности, и я понимала, что дома будет не просто. Но как сказать маме? Она и представить не могла, что я перееду. Пришлось. Было пролито много слёз, но в конце концов всё уладилось.

Свадьба у нас была очень весёлая. Честно говоря, всё организовали родители. И оплатили тоже. Никто не считал чьих гостей больше – разделили все расходы пополам. И у моих, и у Гришиных родителей был одинаковый подход к денежным вопросам. Я тогда не очень понимала, насколько это оказалось важно в нашей совместной жизни. Мы были воспитаны одинаково. Без швыряния денег на ветер и без излишней скупости. Зато поняла Мариам Самсоновна и очень это ценила. В общем, у родителей тоже отношения сложились.

В день свадьбы я ждала Гришу дома, по-моему, к часу. Мы поехали, как было принято в ЗАГС. В «шоколадный домик», как его называли киевляне.  Это бывший особняк известного купца С.С. Могильницкого. Интерьер там был соответствующий, в купеческом стиле с чудесной мраморной лестницей.  Часть гостей ехала за нами, часть приехала прямо к ЗАГСУ. Традиционная регистрация, традиционный снимок на лестнице. Чем больше лет проходит, тем дороже мне эта фотография – на ней все ещё живы. После регистрации мы, опять же по традиции, поехали возложить цветы к памятнику Неизвестному солдату, ещё проехались по городу и уже потом -в кафе "Мрiя" на ул. Леонтовича, на свадьбу. Поднимаемся мы с Гришей по лестнице на второй этаж, за нами друзья, родственники. У нас с Гришей некоторая эйфория. Я без очков (по маминому настоянию) так что вижу весьма приблизительно. Гриша же вообще никуда, кроме как на меня, не смотрит. На площадке прямо перед нами весьма замызганная дверь, куда я и направляюсь. В последний момент чувствую, как Олег за талию поднимает меня над полом и разворачивает на 90 градусов. И шепчет в ухо «Ирина, не туда, это мужской туалет».  Всё обошлось. Свадьба была чудесной.

Квартира Гришиных родителей на Некрасовской состояла из двух комнат. В меньшей жила тётя, Ревекка Самсоновна. Большая называлась столовая. В ней же спали Гриша и родители. После свадьбы тётя уступила нам свою комнату. Я проснулась и с ужасом услышала громкие рыдания.

-Гриша, кто это? Что случилось? К моему удивлению, Гриша спокойно ответил: не обращай внимания, у тёти истерика, с ней бывает. Для меня же это был шок. В нашей семье никогда никто не выражал чувств таким образом. Мамины слёзы я видела всего пару раз в жизни. На похоронах тёти Рахиль наша домработница Катя, которая и у тёти работала последние годы, завыла страшным голосом, как это принято в деревнях. Мама подошла к ней и тихо попросила «Катя, не надо. У нас это не принято». И Катю как выключило. Но то были похороны, а тут…

Но действительно, через час всё было тихо и спокойно. Все улыбались и готовились ехать к нам домой, праздновать второй день свадьбы. 

Я очень благодарна моей свекрови. Благодаря ей, я стала другой. Когда родился наш сын Лёня, мы на месяц откочевали к моим родителям. И хотя все были счастливы появлению ребёнка, мы с Гришей, да и мои родители, поняли, что жить нам легче отдельно друг от друга.

После свадьбы мы уехали на месяц в Палангу. У тёти был аспирант, не помню сейчас его имени. За время работы над диссертацией он сдружился со всей семьёй. Его мама работала врачом в Каунасе. Она предложила снять нам в Паланге комнату. Я отдыхала в Паланге с мамой и папой после восьмого класса. Мне там очень нравилось. Нравилось всё – и погода, и природа, и еда. А Гриша в Паланге не был. Зато он отдыхал в Каунасе. Мне хотелось показать ему Палангу – чудесный парк, музей янтаря, дюны и сосны у моря. Ему же хотелось показать мне Каунас – музей чертей, музей Чюрлёниса. Словом, мы полетели. А за нами следом прилетели и моя подруга Ленка с будущим мужем Павликом. Ленка, по прозвищу Малая, была у нас свидетельницей на свадьбе. Мы очень дружили ещё в школе, жили в одном доме, и подумать не могли, что жизнь разведёт нас и мы потеряем связь друг с другом.

В тот безоблачный месяц мы сняли Ленке и Павлику крошечную мансарду над нашей комнатой. По сравнению с их клетушкой, у нас были хоромы. Вообще-то это была кухня, которую в сезон хозяева превращали в комнату. Мне очень нравилось, так как у нас был свой умывальник. Туалет был общий на весь дом, в котором сдавались все комнаты. Как жили хозяева, я не знаю. Зато они за лето зарабатывали достаточно на весь год. Так жили все в Крыму, Прибалтике, на Черноморском побережье Кавказа. Да, сегодня я на такие условия бы ни за что не согласилась, но в те годы это было нормой. Пашка в мансарде выпрямиться не мог и брюки надевал в три приёма. Зато перед входом была плоская крыша, куда он выходил застёгивать штаны, а мы с Ленкой делали зарядку (иногда). 

В Каунас мы тоже поехали все вместе. Гриша повёл нас в Исторический музей, который оставил впечатление на всю жизнь. Это был музей истории маленького народа с большими амбициями. Первый громадный зал был посвящён Великой Литве – с портретом князя Витаутаса, с картой Великого княжества Литовского, которое занимало и Украину, и Польшу, и Россию, и Латвию, и Эстонию. Далее шёл зал, посвящённый Наполеону, крошечная комната, вместившая в себя все века от развала Княжества до 20-х годов 20-го века. Здесь уже были представлены предметы времён недолго просуществовавшей самостоятельной Литвы. Например, парадное платье и бальная сумочка госпожи Сметона, жены президента Литовской республики в 1926 -1940 годах.  Далее опять большой зал с витриной, за которой были обломки самолёта и вещи погибших литовских лётчиков (Стяпонас Дарюс и Стасис Гиренас), которые  в 1933 году пытались установить рекорд по дальности перелёта из Нью Йорка в Европу. Атлантику они преодолели, а разбились по неизвестной причине. В зале, посвящённом войне и партизанам, было неясно на чьей стороне создатели музея. Словом, история Литвы состояла из Литовского княжества, республики 1924 -1940 годов, двух героев лётчиков и лесных братьев. На нас, привыкших к совсем другой идеологии, музей произвёл ошеломляющее впечатление.

Мы вернулись в Киев. Преддипломную практику я проходила в институте Патона и ничего об этом не помню. 

Ревекка Самсоновна прожила трудную и не очень счастливую жизнь. Перед войной она поступила в Киевский университет на историко-филологический факультет. С Университетом эвакуировалась в Ташкент, куда во время войны съехались сливки интеллигенции. Ей посчастливилось встречать многих -художников, поэтов, писателей. В те годы она была хороша собой, молода, остроумна. Но личная жизнь так никогда и не сложилась. С молодых лет, а чем дальше, тем больше она страдала от ревматизма. Эта болезнь наложила отпечаток на всю её жизнь.

К 1974 году, когда я стала членом семьи, тётя была полу инвалидом. Она работала, но зимой не могла ездить автобусами, только такси. Никакая работа в доме ей не была под силу. Зато она была чудесным рассказчиком. А я была свежим слушателем. И пока я возилась с готовкой – уборкой и прочими делами, Ревекка Самсоновна рассказывала семейные истории и свою жизнь. Как оказалось, многое было художественным вымыслом, но слушать было всегда интересно.

Месяцы до рождения Лёни мы прожили очень весело. По вечерам я выслушивала длинные тётины истории и под руководством Мариам Самсоновны шила пелёнки.  Мама достала марлю. Её разрезали, складывали вдвое, сшивали специальным швом руками и выворачивали. Получались замечательные мягкие пелёнки, в которые успешно писали и Лёня, и Нина, и потом ещё племянница. Все эти вечера, когда я готовила приданное ребёнку, я как будто переселялась на страницы романа Война и Мир. Мне нравилось покупать и шить вещички. Я даже вышила несколько распашонок, вспомнив уроки домоводства. Словом, к появлению младенца мы готовились основательно. Предрассудков к меня не было, некоторые боялись что-либо готовить до появления младенца. А собрать всё нужное было не просто. Матрасик в кроватку, например, привезли из Москвы. Это был специальный твёрдый матрас, набитый морской травой. Руководством мне служила книга «Мать и дитя»  издания 1952-го года (моя ровесница) и опыт Мариам Самсоновны. В выходные приходили друзья, чаще всего Лёшка и Мишка, и успешно помогали Грише расправляться с ящиком водки, оставшимся после свадьбы.

Мы были беспечны, а Гришины родители деятельны. Главная забота – поменять квартиру на Некрасовскую и тётину комнату на одну большую квартиру. Одним мрачным декабрьским днём родители и тётя уехали в бюро обмена. Тогда существовала такая организация, которая помогала находить варианты и оформлять документу. В ту докомпьютерную пору в больших городах это была совсем не простая задача. База данных существовала в виде картотек.  Они вернулись оживлённые, довольные и сказали, что всё решилось. Так что на Некрасовской мы прожили недолго. 

Лёня появился на свет в пять утра 29 января. Мои родители и Гриша провели всю ночь под стенами роддома. Все были счастливы. Мы оба хотели сына. Вся жизнь изменилась. Все мысли были заняты только малышом. Поначалу я даже боялась его пеленать. Мне всё казалось, что я могу как-то его повредить. Гриша освоил эту науку быстрее меня. Через два дня я перестала пытаться засунуть Лёнины ручки под пелёнки и всё сразу пошло на лад. Молока мне хватало.

В середине февраля мы переезжали на новую квартиру на улице Артема у самой Львовской площади. Самое сложное – перенести библиотеку. Грузчики отказались тащить книги наверх. Помогать с переездом вызвался Гришин дядя Петя. Поглядев на бесчисленные стопки книг, он отправился в соседний школьный двор. Оглушительно свистнул. Мальчишки с удивлением и уважением уставились на незнакомого дядьку. Кто перенесёт на третий этаж стопку книг, получает 10 копеек – объявил Петя. Проблема была решена.

 Дом был старый, дореволюционный. Стены были толстые, и в тот холодный февраль Лёня принимал солнечные ванны лёжа на подоконнике, такой он был ширины. Этаж был третий, но при трёхметровых потолках получалось довольно высоко. Спустить или поднять коляску у меня не хватало сил. Коляска была красивая, качественная и невероятно тяжёлая. Производства Харьковского Тракторного завода, поэтому и весила, как трактор. Так что гулял ребёнок преимущественно на балконе. Когда он начал садиться, Гриша пошил специальные помочи, которые позволяли садиться и даже вставать в коляске, но не давали выпасть. Как-то летом Лёня проснулся, встал на ножки и стал оглядывать мир с высоты третьего этажа. Соседи внизу увидели малыша, глядящего на них, положив головку на перила балкона. Они наперегонки бросились к нам. Я же была дома сама, возилась в кухне. Ох и влетело же мне от них! Они же не могли видеть, что всё безопасно.

Лёня рос спокойным и крепким. Пора было искать няню. Родители ни за что не хотели отдавать внука в ясли. У нас в компании Лёня был первый ребёнок, так что не было подруг, с которыми можно было бы посоветоваться. Наоборот, потом мы были главными гуру.

Как-то раз вечером позвонили в дверь. На пороге стояла маленькая старушка, крепенькая, с некрасивым лицом и очень курносым носом. А, Ольга Федотовна, проходите – пригласила её Мариам Самсоновна. Бабулька зашла, огляделась, села на стул и сказала: так ото я вже буду у вас робыты. Так у Лёни появилась няня. Мариам Самсоновна приметила её у нас во дворе. Она гуляла с соседским Алёшей на год старше Лёни. Чем-то она приглянулась моей свекрови. И не зря. Ольга Федотовна была неграмотна, но зато замечательно умела ухаживать за детьми. Она умела и накормить, и одеть по погоде, и поиграть с малышом. Жила она довольно далеко, но ровно к восьми появлялась на пороге. Я была совершенно спокойна, что с ребёнком всё будет в порядке. Сколько надо погуляет, будет вовремя накормлен, поспит и так далее. У неё был ревматизм, так что ничего, кроме каши она приготовить не могла. Но это и не нужно было – она была няня, а не домработница. Когда Лёне исполнилось семь месяцев, я вышла на работу. Работала на час меньше, как кормящая мать. А с годика уже вышла полностью. Не высыпалась я страшно – быт был не простой. Стирка руками, глажка, покупка продуктов и кухня отбирали массу времени, а хотелось ещё и почитать. Семья была не маленькая, но мы с Мариам Самсоновной легко разделили обязанности и всё было прекрасно. Для меня это было самое лёгкое и беззаботное время. Длилось оно, увы, не долго. У Марам Самсоновны обнаружили рак груди. Как позже оказалось, на довольно продвинутой стадии. Была операция, потом облучение. Эритроциты падали. Нужно было восстанавливать. Врачи сказали – свежая телячья печёнка и гранатовый сок лучше всего. За печёнкой я ездила на Бессарабский рынок. Нужно было приехать затемно, задолго до открытия рынка. и идти к конторе санитарной инспекции. Там крестьяне, которые принесли мясо на продажу, уже ждали санинспектора. Я находила нужного продавца и договаривалась, что забираю печёнку. Цена не обсуждалась. Приходил инспектор, открывал свою контору, проверял мясо и ставил печать. Потом по каким-то коридором идёшь за продавцом, не упуская его из виду, чтобы не перехватили. У прилавка получаешь желаемое. Печёнку нужно было есть почти сырой, и я изощрялась, как её приготовить так, чтобы мама (я уже давно называла Гришиных родителей мама и папа) смогла её проглотить. Узнав о болезни Мариам Самсоновны, ей начали присылать гранаты из Самарканда, Ташкента, Тбилиси. Там жили коллеги и бывшие аспиранты. А любили её все, с кем она работала хоть немного. Помню, как приехала из Тбилиси сестра одного из аспирантов Тамара. Была она ослепительно хороша, настоящая царица. Оказалось, что действительно княжеского рода. Она непременно хотела лично занести в квартиру огромную и тяжеленную сумку гранатов. Пояснила: считается, что у меня счастливая нога. Я должна переступить порог, чтобы принести вам удачу. На какое-то время действительно наступило облегчение. У Мариам Самсоновны вышла в свет сотая статья, и она решила это отпраздновать. Пригласили в гости любимых коллег и соавторов. Мы с Гришей сделали красивые пригласительные. К ним прилагалась копия последней статьи с наклеенными лавровыми листочками. Какой весёлый был этот праздник. Моя кулинарная деятельность тоже была высоко оценена.

Гриша с красным дипломом окончил наш КПИ. Мечтал о научной деятельности, но родители в один голос заявили: без заводского опыта инженеру грош цена. И Гриша распределился на завод «Керамик», мастером, на трёхсменку. В бригаде у него были женатые мужчины и молодые женщины. Женщины, поскольку на конвейере мужчины работать не могут. А молодые, так как они все были вчера из села, приехали в Киев и зарабатывали квартиры на тяжёлых производствах. Как правило, через час после начала смены Гриша звонил домой, и я задавала главный вопрос: сколько у тебя сегодня девочек? Это было важно, так если количество было критическим, Грише приходилось становиться к конвейеру и самому. Трёхсменная работа – тяжёлый кусок хлеба, но всё же зарплата была почти вдвое больше моей. Через год Гриша планировал, что поступит в аспирантуру. Но очная с его 5-й графой не сочеталась, и он поступил в заочную. А это означало работать, учиться и писать кандидатскую одновременно. 

К тому счастливому периоду относится и забавная мистическая история. Дело было зимой. К нам приехала погостить и поработать с тётей её соавтор Ольга Марковна. Была она дамой интеллигентной, элегантной и интересной. Кроме тёти никто с ней не был знаком. В те годы остановиться в гостинице было очень сложно. Заехать к родственникам, друзьям или друзьям друзей было обычным делом. А тут ещё и совместная работа над книгой. Словом, Ольга Марковна остановилась у нас. В передней стоял небольшой столик, на который мы ставили сумки. На него же положила роскошную меховую шапку наша гостья. У нас был кот, по прозванию Мяус. Рано утром Гриша и мама уже ушли на работу. Пришла Ольга Федотовна и я тоже собиралась выходить. И тут Лёня устроил жуткий скандал. Цеплялся за меня ручками, ревел и не выпускал. Никогда с ним такого раньше не бывало. Не помогали никакие уговоры. Я решила, что ребёнок болен, позвонила на работу, что приду часа через два, когда всё прояснится. И сразу Лёня успокоился. И пошёл с няней завтракать, совершенно не обращая на меня внимания. Но у меня уже было разрешение прийти позже! Я тут же отправилась доспать ещё минут сорок. Проснулась от голоса Ольги Федотовны: Ирочка, проснысь!  - Что случилось? Там щось литае! Где летает, Ольга Федотовна ?!- сон мигом слетел. Там, сказала няня и тоскливо посмотрела в сторону прихожей. Выхожу и замираю. Наш Мяус принял шапку из лисьих хвостов за зверя и по-своему с ним расправился. В передней в воздухе оседали клочки меха.

Боже ж мой, шо ж мы будэмо робыть! - запричитала Ольга Федотовна. Она уже была членом семьи и наши интересы были ей близки. И правда, что же делать? Была бы ещё эта шапка кого-то знакомого, а то тётин соавтор, о которой тётя рассказывала в почтительных тонах, а я побаивалась. Но действовать надо было быстро, пока тётя и ОМ ещё спали. Я не рукодельница, шить никогда не умела, но тут у меня в голове мигом встали уроки Мариам Самсоновны, и я принялась за дело. Все кусочки собрала и вшила на место. Не знаю, как долго ещё служила эта шапка, но моя художественная работа осталась незамеченной и О.М. благополучно вечером отбыла, так ничего и не заподозрив. Тёте я, конечно, рассказала. Спросите, где мистика? Отвечаю: если бы Лёня не устроил скандал, первый и единственный за всё детство, я бы ушла на работу, а история с шапкой могла обернуться ссорой, и тётина книга, на которую было потрачено столько труда, могла и не выйти.    

Лёня рос весёлым. Очень любил, когда ему читают, заговорил довольно рано. В мае 1978 года мы впервые решились оставить малыша, и поехали на неделю в Тбилиси. Всё было чудесно. Тбилиси был город, где можно было купить какие-нибудь модные шмотки просто в маленьком магазинчике. Это была местная продукция, не импорт. Но вполне качественные вещи, особенно в годы повального дефицита. Об этом все знали, и перед поездкой на работе мне вручили список с размерами. Задачей было привезти модные в те годы чёрные свитера с высоким горлом. Их называли водолазки или гольфы. Действительно, в Тбилиси чуть не в каждой лавочке лежали стопки вожделенного товара.  Дайте мне пожалуйста, вот такие свитера нескольких размеров – я вручила продавцу список. Он начал вытаскивать, не глядя на этикетки и все из одной стопки. Может не понял – подумала я, и осторожно (грузины народ вспыльчивый) поинтересовалась: а они разных размеров? Продавец выпрямился и начал разворачивать передо мной свитера. Вот это какой размэр? Ну. Вроде бы 46-й. А это? 42-й. И так далее. Все было верно.

-Почему же почему они все из одной стопки и написано на всех 50-й?

Продавец уставился на меня.

-Нэдавно что был? Я заморгала, не понимая.

-Нэдавно коммунистический субботник был! Работали на сыкономлэнном сыр’е. А если он не наэкономил? И далее картинный жест в сторону развёрнутых на прилавке свитеров.

Стоили они, надо сказать, совсем не дорого и носились годами.

Поездка была чудесной. Мы гуляли по городу с моим троюродным братом Эдиком. Тогда ещё в Сололаки кое-где оставались дома со старыми, дореволюционными смешными вывесками, вроде «ЗДЕСЬ ЖИО САПОЖНИК МИО САПОГИ ШИО». Обедали мы в ресторанчике Дарьял, украшенном копиями с картин Пиросманишвили. Мы полюбили этот город с его неповторимой атмосферой. Для меня это была третья встреча, для Гриши первая А вернулись сюда только через сорок лет.

Мы уехали вдвоём, а вернулись в Киев, как оказалось втроём. Через какое-то время мы сообщили новость, в том числе и Лёне. Лёня очень заинтересовался. Вскоре его начал занимать вопрос откуда вообще берутся дети. Я как раз купила новую книгу для молодых родителей. Кажется она называлась «Ваш ребёнок». Лёня её с увлечением рассматривал, особенно картинку, где был показан женский организм с зародышем. Я застала его за комментированием: вот так семечко проникает внутрь, попадает вот сюда, начинает расти и получается ребёнок! 

Лето прошло спокойно, на даче. А потом Мариам Самсоновне становилось всё хуже. Я до конца не понимала, что это значит. Да и никто из нас не хотел верить в то, что это конец. Ей было всего 52 года. Случайно услышали, что в Таллине кто-то разработал новое чудодейственное лекарство. Зиновий Григорьевич поехал туда и привёз бидон какой-то жуткой бурды. Ей велено было пить по полстакана. Это была ужасная гадость, но мама мужественно пила, надеясь на спасение. Постепенно она слегла. Боли были страшные. Гриша к этому времени перешёл с Керамика в Институт строительных материалов. Его сразу пристроили в Гражданскую оборону. И он совершил преступление – из всех наборов ГО украл шприцы с каким-то сильным обезболивающим. Это лекарство входило в набор на случай атомной войны.  К счастью, исчезновение никто никогда не заметил. Морфия, который скупо выписывали, не хватало.

Ближе к родам мы стали обсуждать имя. Я была уверена, что у нас родится девочка. Уверена настолько, что мальчуковые имена даже не обсуждала. Но ни одно женское имя, кроме имени Марина, мне не нравилось. Назвать девочку Мариной или Марией было невозможно – по сути так звали и мою маму, и Гришину. Моих бабушек звали Фаня, Соня, дедушкину сестру Рахиль. Ни одно из этих имён я не хотела категорически. Зиновий Григорьевич очень хотел назвать девочку по его маме – Нина. Я сомневалась. Как-то раз Лёня вернулся с прогулки с няней и заявил: в садике на Львовской гуляла в коляске маленькая девочка Ниночка. Я хочу такую же сестричку Ниночку. Мои сомнения разрешились. Мы всё делали, чтобы у Лёни не возникло ревности к сестричке, и раз он просит девочку Ниночку, так тому и быть. Я в душе уверена, что это было какое-то знамение. Я знала в соседних садиках всех детишек соответствующего возраста. Никогда девочка Ниночка больше не появлялась. 

 Когда я была беременна Ниночкой, неожиданно заболела наша Ольга Федотовна. Мне очень не хотелось отдавать Леню в садик перед родами или сразу после – я боялась, что он начнёт болеть и заразит новорождённую. Тогда мы попробовали заказать няню из «Добрых услуг». Первой явилась маленькая пожилая суетливая еврейка. Она очень весело меня заверила, что все будет в порядке, что она гулящая няня, так ка очень любит гулять с детьми. По-видимому, я должна была громко рассмеяться, так как это явно была коронная шутка. Потом, многозначительно подмигивая, она сказала, что будет всем соседям говорить, что она наша родственница. Ну чтобы никто не заподозрил нас в буржуазных наклонностях. Я что-то помычала, а про себя подумала, что иметь таких родственников не лучшая рекомендация. На этом месте она забрала кормить Лёню. А я решила послушать издали. Вообще мой мальчик не страдал плохим аппетитом и кормить его не представляло никакой проблемы. Но она решила развлекать его сказкой. Слушать сказки и книжки Лёня очень любил. И его предложение заинтересовало. «Сейчас я расскажу тебе сказку как дед сел в коляску!» Такое начало даже меня заинтриговало. Леня проглотил кашу и ждал продолжения. «Сейчас я расскажу тебе сказку как дед сел в коляску!» опять повторила няня. Это Лёню уже озадачило. После третьего повторения этой же фразы Лёня обиделся. Я не знаю с какими детьми она работала раньше. Но у меня не было выхода, и я решила терпеть. Через три дня разразился скандал. Лёня, который был вполне покладистым ребёнком, расхулиганился не на шутку. Он влез на подоконник и, дёрнув за занавес, сорвал карниз. С безграмотной Ольгой Федотовной он никогда так себя не вёл. После этого наша чудная няня объявила, что у нас ребёнок – фашист. И ушла, хлопнув дверью, а мне пришлось слёзно упрашивать, чтобы нам прислали кого-нибудь другого. Несколько дней проработала чудесная девочка-студентка, но у неё изменилось расписание и пришлось опять искать замену. Третья няня была образец спокойствия. Она объявляла: сейчас будем читать. Брала книгу и читала. Час или полтора. Лёня мог делать в это время что угодно. Мог уйти в другую комнату. Няня читала. Потом шли гулять. Она садилась на скамейку и смотрела. Куда – не знаю. Моя соседка Тамара застала Лёню в скверике, с удовольствием топающим в луже. Няня сидела и ждала, когда кончится время прогулки. А я ждала, когда же я смогу с этим покончить. Потом я родила и к весне мне уже не нужна была помощь. А к моменту нашего отъезда на дачу Ольга Федотовна вернулась.      

Лёню я рожала в маленьком роддоме железной дороги. Папа считался железнодорожник, так как работал на заводе Транссигнал и маме удалось меня туда пристроить. Там всё было стерильно, с собой разрешалось приносить только носки. Всё остальное, включая бельё было роддомовское. Это считался лучший роддом в Киеве. Но располагался он в старом двухэтажном особняке. Старые деревянные полы. И когда в больнице завёлся стафилококк, вытравить его не могли никакими методами. Дети заболевали ещё в роддоме и очень тяжело. Пришлось поставить здание на капитальный ремонт. Это произошло как раз незадолго до моих вторых родов. У мамы была приятельница, акушерка, которая работала в Октябрьской больнице. Так что у меня было направление в Октябрьскую, самую старую больницу Киева. Утром 21-го февраля Гриша ушёл на работу, а я почувствовала, что пора. И начала собираться. Я думала уйти потихоньку, и самой отправиться на трамвае. Но Зиновий Григорьевич заметил мои приготовления и не отпустил. Вызвал машину, и я к 10 утра оказалась в роддоме. Мамина подруга как раз сдавала смену. Осталась ради меня. Оказалось, что собралась я плохо – надо было взять с собой много всякого, что в прошлый раз не разрешали. До трёх часов я ещё сомневалась, не поторопилась ли. В три часа всё пошло стремительно. И в шесть я уже родила. Корпуса больницы разбросаны по огромному парку. Родильный зал огромный, на несколько столов. Высоченные потолки, а одна из стен – огромные окна в парк. Вечерами под этими окнами постоянно торчали онанисты. Что за радость они находили в наблюдении за процессом, не знаю. Но поверьте, всем роженицам было на них глубоко наплевать. Когда я рожала, нас было трое. У меня и на третьем столе роды были нормальные, а вот у женщины посередине очень тяжёлые. И все суетились в основном вокруг неё. Я родила и безумно захотела есть. И третья роженица тоже. Гриша пришёл домой с работы и не торопясь, поехал ко мне. Он был уверен, что, как и в прошлый раз, ему предстоит ещё долгое дежурство. Но большой бутерброд на всякий случай захватил. Пришёл и спрашивает - как у меня дела? А ему говорят: поздравляем с дочкой! Он даже растерялся и попросил проверить – неужели так быстро? Когда оказалось, что правда, он попросил передать мне бутерброд. И к моей радости, мне принесли еду прямо в родзал. Я честно попросила половину отдать коллеге. И мы с ней, в душе очень сочувствуя женщине посередине, с аппетитом жевали наши бутерброды. Моя акушерка ушла сразу, как только я родила – у неё это была вторая смена подряд. А меня забыли на сквозняке в коридоре ещё и со льдом на пузе. И я здорово простудилась. А с температурой из больницы не выписывали. Из-за простуды меня положили в «изолятор». Это была очень холодная комната со стенами, обложенными плиткой. Из неё вела дверь в большой туалет, тоже холодный. Как только открывалась дверь в комнату, сквозняком распахивалась и дверь в туалет. Гриша с Лёней приходили под окно, и мы могли хотя бы увидеть друг друга. Я бы ещё долго торчала в этом ужасном месте, но пришла мой ангел-хранитель Оля и быстро вывела меня из этого состояния. Выписали!

Больше всего мне хотелось принять горячий душ и поесть нормальной еды. Ниночку покормили перед выпиской, и она всю дорогу домой спала. Зашли в квартиру, где собрались все родители, тётя, мой дедушка и конечно Лёня с Ольгой Федотовной. Я осторожно положила девочку в кроватку, развернула одеяльце, чтобы не было жарко. Ниночка продолжала спать. Я с радостью отправилась мыться. Выкупалась, поела. Ниночка спала, и я была ей очень благодарна. Но Лёня… Ему не терпелось посмотреть, что же скрывается внутри аккуратного пакетика. И вот наконец она проснулась и заревела. Да как! Громким басом ребёнок требовал еды. Все засуетились, столпились над пеленальным столиком, рассматривая новорождённую.

 -Мама, почему она плачет – спросил Лёня.

-Она проголодалась – отвечала я.

-А что она кушает? -Молоко. И я занялась переодеванием малышки.

За всей этой суматохой никто и не заметил, как Лёня исчез из комнаты. И появился через несколько минут. Как он донёс из кухни, не расплескав, трёхлитровую кастрюлю, полную молока, для меня до сих пор загадка.

-Корми её скорее!

От того, что я кормлю малышку грудью, у Лёни был шок. Он никак не мог это осознать. Тема кормления ещё несколько месяцев занимала его голову и порождала забавные вопросы.

- Мама, ты почему не ешь апельсин?

- Лёнечка, мне не нельзя, от апельсина у Ниночки может быть аллергия.

- У тебя что, будет молоко с апельсиновым соком?

Стою на кухне, кипячу молоко. Лёня просыпается и зовёт меня из комнаты. Я кричу:

- Лёня, погоди, я кипячу молоко и не могу отойти

-В себе?! – в его голосе почти ужас.

Мариам Самсоновне становилось всё хуже. Вскоре после Ниночкиного рождения она перестала подниматься. Я приносила Ниночку к ней в кровать. А с Лёней она умудрялась играть, не вставая с постели – он бегал вокруг, а она дотягивалась до внука палкой. Дети были её единственной радостью.

В июне мы с Гришей и детьми уехали на дачу. Каждый день я шла утром за покупками и звонила из автомата домой. Ничего не менялось. В конце месяца мама попросила, чтобы я приехала. Я была поражена изменениями за месяц. Вызвала меня мама чтобы попросить заботиться о тёте. Я, разумеется, пообещала. И мне кажется, что я сдержала обещание, хотя это было порой очень нелегко. Мама прощалась. И при этом говорила, что всё-таки надеется ещё выкарабкаться. А я по неопытности не понимала как близок конец.

Через девять дней я позвонила утром и услышала, что мамы только что не стало. Я шла домой и слёзы лились у меня из глаз. Про похороны, на которые пришло огромное количество людей, я писать не хочу. Светлый образ моей свекрови всегда со мной.