Ирпень

 

Все моё дошкольное детстве меня часто вывозили на дачу. Бабушка с дедушкой снимали где-нибудь комнату на месяц или два, и мы там жили летом. Самое яркое воспоминание - вишнёвый сад, в котором я рвала вишни прямо с дерева. Однажды заметила веточку чуть синеватого цвета. Дотронулась, а веточка оказалась мягкой и задвигалась в моих пальчиках. Это было ужасно, я очень испугалась. А папа мне потом объяснил, что это такая гусеница, палочник. Помню походы в лес и землянику, купание в речке, хозяйских кур и кроликов. Да, пожалуй, и всё. Мы жили то в Летках, то в Боярке, то в Конче Заспа.

Гриша мне с удовольствием рассказывал про Ирпень, куда они выезжали каждое лето. Не только Гришина семья, а целый круг их друзей с детьми. Ирпень для Гриши был сказочная страна. Поэтому, вопрос о летнем отдыхе был решён ещё до рождения Лени.

Первый раз мы поехали на дачу, когда Лёне было 1,5 года. В Ирпень ездили электричкой. Городок раскинулся по две стороны от путей. Слева тянулся городской пейзаж, там были дома с несколько этажей, кинотеатр, какие-то конторы. Мы ходили в эту часть только на базар. Дачная часть располагалась между железной дорогой и речкой Ирпень. За речкой начинался лес. Улицы под прямым углом к путям назывались по номерам: Первая линия, Вторая линия и так далее. А поперечные носили названия -Цветочная, Дачная… Здесь дома были одноэтажные, с большими участками. Летом появлялись дачники. Мариам Самсоновна была, как сейчас бы сказали, руководитель дачного проекта. А проект был нешуточный. Надо было взять с собой кучу вещей – мы выезжали на три месяца семьёй в семь человек – Гришины родители и тётя, мы с Лёничкой и Ольга Федотовна. С собой не везли, разве что мебель. В тот год мы жили на третьей линии, в последнем перед речкой доме. В нашем распоряжении были маленькая комнатка, большая зала и кухня. В маленькой поставили Лёнину кроватку и топчан для няни. А все остальные спали в зале. Один месяц отпуск был у меня, другой у Гриши, третий у Гришиных родителей. Мои мама и папа приезжали на выходные. И не только они. Классическая фраза «гости съезжались на дачу» для меня отнюдь не только литература.

Сразу за домом начиналась пойма реки Ирпень. На лугу паслись коровы. По узенькой тропинке шли к маленькому пляжу. Под ногами торфяник. В жару он трескался и из трещин иногда шёл лёгкий дымок. Ближе к речке растянулось морковное поле. У тропинки морковок мало – их попросту воруют ещё в нежном возрасте, когда и чистить не надо. Сполоснул и грызи. Пляж. Здесь речушка делала поворот и разливалась чуть пошире. Можно немножко выкупаться. Редкие рыбаки ловили на удочку плотвичек. Если идти по тропинке дальше, доходишь до плотинки через речку. Перешёл- и ты на опушке леса. Лес смешанный, по большей части сосновый, но есть и орешник, и дубы. В июле созревала земляника. Какое же это удовольствие собирать ягоды! Костянику никто не собирал, а черника здесь попадалась редко. Грибов немного, но с пустыми руками из леса никогда не приходили. И цветы – розовые смолки, белые кашки и жёлтые мелкие цветочки с чудесным медовым ароматом. Букеты из полевых и лесных цветов всегда стояли в доме.

Можно пойти вдоль речки вправо. Тропинка вьётся под заборами, за которыми кусты малины, крыжовника, смородины. Идёшь и ощипываешь ягоды. Они же с ничейной стороны, значит, можно. Ближе к железнодорожному мосту был пешеходный мостик, и по нему тоже можно было перейти в лес. Какой-то весной Ирпень разлился и мостик снесло течением. Он несколько лет простоял в поле, пока в одном из журналов не появилась фотография и подпись: «в Ленинграде разводят мосты и посёлке Ирпень разводят мосты» Кажется, потом мостик все-таки восстановили. В Ирпене находился и дом творчества писателей. В центре, на холме, стоял старый дореволюционный особняк и парк, в котором были построены корпуса, где селились письменники. Мы ходили туда с маленьким Лёней в гости к Паоле Владимировне Утевской. Паола Владимировна писала научно-популярные книжки для детей. Когда она взялась за историю фарфора, её познакомили с Мариам Самсоновной. Лучшего консультанта ей было не найти. Они быстро сдружились и поддерживали отношения и после выхода книжки. Паола Владимировна была остроумным и интересным собеседником и очень смешно рассказывала о быте дома творчества и отношениях между писателями. Ей нравилось, что мы навещаем её с таким хорошеньким малышом, ну как бы внуком. Своих детей у неё, к сожалению, не было. Для меня же попасть в среду настоящих живых писателей было весьма необычно. Как-то раз Паола показала издали весьма пожилую тётку – вон Наталия Забила. У дома творчества был свой транспорт. Гужевой. А именно- телега с запряжённой в неё старой лошадью по кличке Серёжа. На телеге вывозили мусор, привозили продукты в столовую и прочее. Осенью я прочла в газете очерк про Наталию Забилу. Из очерка вырисовывалась чуть ли не амазонка, укротившая лошади в доме творчества. Лошадь в описании сильно смахивала на Фру- Фру из Анны Карениной. Я вспомнила подслеповатого Серёжу и грузную Забилу, и позавидовала фантазии журналистки. Как-то раз Паола Владимировна с восторгом рассказывала, что только на днях вернулась из Переделкино. Уже одно это название было для меня как волшебная музыка. И вдруг … «представляете, приехала в Переделкино Лиля Брик и выходит из машины в таком роскошном красном брючном костюме!» Паолу потряс костюм. Как, Лиля Брик – изумлённо переспросила я - та самая, которая «Лиля, Ося, я и собака Щеник»!? Для меня Лиля Брик звучало почти также, как Наталия Гончарова. Обнаружить, что она жива, и что Паола Владимировна с ней знакома, было просто шоком.

Леонид Пастернак увековечил Ирпень в чудесных стихах, которые привожу не полностью:

Ирпень это память о людях и лете,
О воле, о бегстве из-под кабалы,
О хвое на зное, о сером левкое
И смене безветрия, ведра и мглы.

О белой вербене, о терпком терпеньи
Смолы; о друзьях, для которых малы
Мои похвалы и мои восхваленья,
Мои славословья, мои похвалы.

Пронзительных иволог крик и явленье
Китайкой и углем желтило стволы,
Но сосны не двигали игол от лени
И белкам и дятлам сдавали углы.

Сырели комоды, и смену погоды
Древесная квакша вещала с сучка,
И балка у входа ютила удода,
И, детям в угоду, запечье сверчка.

Я строчку «бегство от кабалы» чувствовала по-своему. Мы уезжали в Ирпень на три месяца. И при всех сложностях быта было ощущение какой-то свободы, наверное, от условностей города. Тишина вечеров, близость к природе давали совсем другое ощущение жизни. Моя свекровь обожала яркие наряды. В городской жизни она себе этого не позволяла, зато на даче могла надеть пёструю юбку из ситца и блузку с большими яркими бусами. Всё это ей очень шло. В Ирпень на дачный сезон приезжали не только из Киева, но и из Москвы, Ленинграда. Помню, идём мы на речку, я с Лёней впереди, свекровь чуть позади. А ещё чуть дальше две ленинградские дамы. Одна говорит другой – посмотри какие бывают чистые цыганки! Свекровь в своих красочных нарядах действительно могла сойти за цыганку. На крошечном пляже все оказались близко друг от друга. Нашлись и общие знакомые, которые с удовольствием представили Мариам Самсоновну ленинградкам. Те очень извинялись. И совершили следующую оплошность. Через пару дней поинтересовались: «скажите, а ваша невестка совершеннолетняя?» Я на даче тоже носила ситцевые сарафанчики и причёску два хвостика. Моя свекровь гордо выпрямилась и произнесла: «моя невестка – дипломированный инженер!»

Когда Лёне было 2,5 года, по соседству сняли дачу Ленка и Марик Котовские с маленькой Ирой. Детям было приволье. Три года мы приезжали к одним и тем же хозяевам. Мне очень нравилась дача на соседней улице. Это был отдельный небольшой домик, который из года в год снимала одна и та же семья. В конце третьего нашего лета Лёня первый раз в жизни влюбился. В девочку Яну, которая и жила в том самом маленьком домике. Лёне было 3,5, а Яне на год больше. Это была любовь – как только Яна появлялась, Лёня ходил за ней как приклеенный. Оказалось, что на следующий год домик освобождается и Мариам Самсоновна тут же договорилась с хозяевами, что мы его займём. К сожалению, ей туда приехать было не суждено.

Нашу «новую» дачу мы снимали у Петра Николаевича и Надежды Александровны Настенко. После войны многим отставным офицерам предлагали под застройку участки в этой части Ирпеня. Петр Николаевич получил два участка – у него была уже взрослая замужняя дочь Инна. Участки разделять не стали – получилась большая территория. Поначалу построила небольшой домик в глубине, где жили все. Позже выстроили дом на два входа для двух семей. Инна с мужем и дочкой Варей жили в одной половине, а Пётр Николаевич с женой и младшей Леной во второй. В домик в глубине стали сдавать дачникам. К моменту, когда мы там поселились, на участке рос фруктовый сад. Огород держали небольшой, только для себя. А на продажу выращивали цветы – гладиолусы, розы, хризантемы. А ещё держали кроликов и нутрий. Чудесные они были люди. Душевные и интеллигентные. Лена была немногим старше нас. Тогда только защитила диссертацию и работала в институте переливания крови. Позже стала доктором наук и директором. У неё была неплохая библиотека, что меня очень выручало. Мы подружились и изредка заезжали к ним даже потом, когда перестали снимать дачу.

Домик был достаточно просторный для всей нашей большой семьи. И многие вещи мы перестали забирать с собой на зиму.

У входа в наш флигель рос огромный куст жасмина. Я ставила коляску в его тени, с крыльца было видно, что делает ребёнок. Это было грустное лето. Каждое утро я ходила на станцию за продуктами. С детьми оставалась Ольга Федотовна, Гриша уезжал на работу. Я звонила домой, узнавала последние новости. В начале июля Мариам Самсоновна попросила, чтобы я приехала. Это был последний раз, когда я её видела живой. Она уже ничего не ела, только пила. И всё же, наверное, больше для меня, чем для себя, сказала, что может быть ещё выкарабкается. А главное – просила меня не оставлять тётю если её не станет. Я, конечно же, обещала.  Через девять дней я позвонила, как всегда, утром и узнала, что конец. Я шла домой и слёзы лились у меня из глаз. Наступила другая жизнь, жизнь без Мариам Самсоновны. Мы как-то раз обменялись фотографиями. Я на обороте своей фотографии написала «дорогой свекрови от любящей невестки», а на фотографии Мариам Самсоновны написан совет «прежде чем начать какое-либо дело посмотри на него глазами свекрови. Иришеньке от меня». Не знаю, получалось ли у меня, но то, что я за пять лет жизни вместе многому научилась – это точно.

После похорон и папа, и тётя тоже перебрались на дачу. По выходным приезжали мои родители. А на той же улице сняла комнату Зефа, школьная подруга тёти. По вечерам, когда дети ложились спать, мы все играли в «Эрудит». Это было увлекательно и отвлекало от грустных мыслей.  А со следующего года и Лёня начал играть с нами. 

В следующем, 81 году я уже вышла на работу, и чтобы продержать детей за городом все три месяца, часть отпуска жили с нами мои мама и папа. И дедушка тоже был почти все время с нами. Семья получилась 10 человек. А по воскресеньям приезжали наши друзья, и друзья родителей, и родственники. Мы даже мамин день рождения праздновали – столы накрывали на улице. Как я справлялась со всем хозяйством- я сегодня уже понять не могу. Няня называла меня качка-прачка. Потому что я без конца стирала – без машины, и воду надо было нагреть.

Во дворе, напротив нашего крыльца стояла огромная бочка с водой. К ней была приставлена небольшая лесенка. Лёне очень нравилось пускать в бочке кораблики, стоя на верхней ступеньке. Однажды он потянулся за уплывшим судном, не удержался и упал головой вниз в бочку. Счастье, что это увидел Пётр Николаевич. В одно мгновение он подскочил к бочке и выдернул Лёню за ноги вверх. Лёня даже не успел наглотаться воды. Но испугаться, я думаю, успел.

Во дворе жила собака Рекс. Несмотря на то, что она была привязана на цепи, это было добрейшее существо. Иногда она отвязывалась, и Лёне было строжайше наказано не выпускать собаку со двора. Не знаю уж как получилось, но 2 июля, в годовщину нашей свадьбы, Гриша остался дома. Надежда Александровна прибежала почти в слезах – из плохо закрытой клетки разбежались нутрии и кролики. И началась охота! Петр Николаевич с Рексом искали животных, а Гриша должен был схватить беглеца за шкирку или уши и водворить с клетку. Дедушка мой сидел на крыльце и с большим азартом наблюдал за охотой. Он прямо подскакивал на стуле, когда Рекс делал стойку и облаивал очередной куст. Гриша тоже вошёл во вкус. Уже почти все были изловлены. И тут попалась здоровенная крольчиха. Осторожно, она котная! – закричала Надежда Александровна. Гриша на минуту отвлёкся. И напрасно. Крольчиха изрядно лягнула его в бок задними лапами. Потом у него несколько недель не сходил синяк. Я смеялась: в честь годовщины нам устроили знатную охоту в имении. Прямо-таки дворянское развлечение.

В то лето 81-го Лёня стал какой-то нервный, быстро уставал и я не могла понять, что с ним происходит. Он резко вытянулся, похудел. Осенью выяснилось, что он болен диабетом. В шесть лет. Я не могла этому поверить. Мне казалось, что этого не может быть. Но увы. И надо было строить другой быт, нужна была диета, в садик нужно было носить свою еду, так как многое ему не подходило. Мама устроила его в лучшее место - в детское отделение института эндокринологии. Но шестилетние дети должны были лежать сами. Родителей пускали только в определённые часы. У Лёни была любимая игрушка – поросёнок Рюша. Был он резиновый, весьма потёртый, с пищалкой, которая давно не работала. Но любимый. Однажды вечером Лёня позвонил в слезах – Рюша пропал! До института было час езды, да и не пустили бы меня уже в это время. Ленка Котовская предложила своего поросёнка, такого же, но только «девочку», в розовой юбке, а не зелёных штанах. Ленка жила на Виноградаре, тоже в часе езды от нас, если не больше. Мы разрабатывали операцию, как переправить Лёне Рюню, и легенду по внезапной смене пола. Папа собирался обойти все игрушечные магазины. Но к утру Рюша благополучно нашёлся – он залез в подушку. В институте Лёня лежал ещё не один раз. Я всегда буду благодарна его врачам за их помощь. Особенно первому врачу Ларисе Ивановне за её работу со мной. Её установками я пользовалась всё Лёнино детство.

Мы прожили у Настенко с 1981-го до 1983 года. Лето 83-го было особенно тяжёлым. В июне мы собрались на Азовское море. Но что делать в июле и августе. Я хотела скооперироваться с моей подругой Лелькой, но тётя восстала – ни за что. Она уговорила меня пригласить с нами на дачу её подругу детства Любу Коган с дочкой Марьяной и внучкой. Теоретически всё звучало заманчиво. Марьяна пробудет с тётей на даче в июне. А в июле – августе мы будем со своими детьми и её Катей, которая как раз по возрасту между Лёней и Ниной. Люба, уговаривала меня тётя, вполне бодрый человек. Она тоже будет в помощь.

О Марьяне Гриша рассказывал неоднократно. По его словам, выходило, что тётя Люба оригинальная особа с вздорным характером, Марьяна -потрясающая фантазёрка, способная убедить в правдивости своих фантазий кого угодно. Мне стало любопытно. Первая часть плана сработала вполне благополучно. Мы с Марьяной нашли общий язык, я оставила ей дачу и тётю, и мы уехали. Вернулись через месяц, побыли все вместе пару дней, и Марьяна уехала. Дети с Катей вполне подружились. Но тётя Люба тяжело заболела, а у Ольги Фёдоровны обострился ревматизм, она почти ничего руками делать не могла. Так что на нас с Гришей была семья из трёх беспомощных пожилых взрослых и трёх детей. Я приезжала с работы и заставала во дворе таз для купания детей, заполненный грязной посудой. За вечер нужно было успеть всё – помыть посуду, приготовить еду, сделать уколы Любе, постирать и пообщаться с детьми. Я сейчас действительно не понимаю, как я успевала. А Гриша ещё и работал над диссертацией. Это было трудное лето.

Осенью я расхворалась, и мне прописали уколы какого-то лекарства, которое нужно было вкалывать самой длинной иглой. На территории института была поликлиника, так что можно было сходить уколоться прямо на работе. Однажды мне попалась неопытная медсестра и в результате на месте укола возник абсцесс. Никакие консервативные домашние средства не помогали. Пришлось идти к врачу. Хирургом у нас в поликлинике работал здоровенный мужик с руками как у шахтёра. Доктор Фридман. Было ему уже хорошо за семьдесят, и он из оперирующих хирургов перешёл на поликлиническую работу. Ну что же деточка, сказал он, полюбовавшись на мою пятую точку, надо оперировать. Но пока рано – абсцесс должен дозреть. А когда это произойдёт? – поинтересовалась я. А вот когда почувствуешь, что температура повышается, сразу приходи. Я тебе тогда дам направление, чтобы тебя оперировали по скорой. Он оказался прав. Температура нарастала с чудовищной скоростью, и к Фридману я зашла уже пылая. Вот направление, немедленно поезжай! Все будет в порядке – напутствовал меня доктор. Так и было. Меня практически сразу отправили в операционную. Я лежала на животе и краем глаза видела, что фонтан гноя из меня добил до потолка, то есть больше чем на пять метров. Всё это случилось в пятницу. А в субботу и воскресенье персонал выходной и перевязок нет. Даже в гнойной хирургии, куда я попала.

Я лежала в палате на восемь или десять человек. Рядом со мной – преподаватель института, которая в войну была лётчицей. По диагонали – глуховатая тётка, у которой была одна тема для разговора: крысы. Она знала тысячи историй о них, одна ужасней другой. Всё время, пока она не спала, она садилась на свою койку и начинала: а вот я вам шо расскажу. Була писля вийны…. Моя несчастная интеллигентная соседка не могла это слышать. Чем больше она просила замолчать, тем громче говорила крысофилка. Она думала, что её просят рассказывать ещё. Соседка закрывала голову подушкой, но это не помогало. К середине воскресенья в отсутствие перевязок запах в палате стал просто осязаемым. Кроме меня -молодых не было. Поэтому, как только в понедельник появился врач, я потребовала меня немедленно выписать. Но ведь тебе нужны перевязки – возразил он. Я буду ходить в поликлинику, только выписывайте скорее – умоляла я. Так я начала ходить на перевязки. К тому же Фридману. Я заходила в кабинет, и он тупо смотрел на меня. Я молча шла к стенке, ложилась на топчанчик и поворачивалась к доктору нужной частью. А-а-а, Комская! – радостно говорил доктор. Здравствуйте, здравствуйте. И делал перевязку. В лицо он меня не узнал ни разу!

К сожалению, мои проблемы со здоровьем на этом не кончились. В Киеве свирепствовал грипп. И меня он не миновал. Я тяжело переболела, опять с высокой температурой. А через некоторое время у меня начались слуховые галлюцинации. Они возникали только когда я была одна. Вдруг в ушах звенело, и я слышала голоса. Причём я могла сказать, чьи это голоса, но что говорили- нет. Невропатолог пожала плечами и отправила меня сделать рентген черепа и анализ крови. И то и другое оказалось в норме. И я, успокоенная, шла домой через двор. В этот момент опять возникли голоса, и я потеряла сознание. Очнулась в толпе людей, из головы текла кровь, приехала скорая. Голову мне зашили, а вечером мама уже привела ко мне своего однокурсника-невропатолога. Он удивился рекомендациям коллеги, отругал маму, что не обратилась раньше и назавтра я была уже в больнице на обследовании. Оказалось, что это осложнение после гриппа. Эпилепсия. Несколько лет меня лечили люминалом, потом появились другие препараты. С тем и живу. В Израиле у меня уже приступов не было, но без таблеток, к сожалению, обойтись нельзя.

В июне Гриша защитил диссертацию. Все прошло успешно. Огромный труд был позади.

Зиновий Григорьевич женился в 1981-м. Всё время, пока он ухаживал за Шелей Соломоновной, тётя устраивала истерики, скандалила и изрядно портила нервы и ему, и нам. На меня это тоже влияло. Но и без тёти я очень тяжело восприняла папину женитьбу. По молодости лет мне это казалось предательством. Безусловно, я была не права, но тогда мои чувства были другими. И когда была скромная свадьба в ресторане я наотрез отказалась танцевать. Это я-то, которая всегда не могла усидеть при звуках музыки.

Папа переехал к Шеле Соломоновне. Кое в чем мне стало легче, и постепенно я смирилась, а потом и подружилась с ней. Она была добрым, чутким и умным человеком. И мои родители тоже её сразу поддержали. Для наших детей Шеля Соломоновна сразу стала бабушкой. Мариам Самсоновну даже Лёня почти не помнил, так что им было легко. Тётя болела все больше и больше. Летом 84-го мы уехали на дачу всего на две недели – на большее время её не с кем было оставить. Но об этом чудесном лете чуть ниже.