РАССКАЗ МОЕГО ПАПЫ

 

Небольшая преамбула. Моя троюродная сестра, Ира Ландсберг, в 80-х годах затеяла интереснейший проект. Она записывала на магнитофон воспоминания старшего поколения, объезжая тех, кто ещё был жив. Записала и моего папу. Меня при этом не было. Я его рассказ о первых днях войны слышала, но в подробностях не помнила. Папы не стало в 1994-м, а спустя 6 лет Ира нашла плёнку и переслала мне файл. Не могу передать какой это был подарок – услышать папин голос, папины интонации. Все эти годы я собиралась перевести в текст папин рассказ о начале войны и всё откладывала. В конце концов дала себе зарок сделать это, когда выйду на пенсию. Вот и выполняю.

Я работал в Киеве на заводе. В июне 41-го меня призвали на строительство оборонительных сооружений в районе Пущи-Водицы. Кто-то прознал, что я когда-то работал плотником и меня назначили руководителем участка. Как я ни отнекивался, как ни сопротивлялся – не помогло¹⁾. Мы все время слышали орудийную канонаду, но не придавали этому большого внимания. Через какое-то время приехал какой-то «пуриц» из ЦК, закатил патриотическую речь, что Киев никогда не сдадут. На завтра, к полудню меня вызывают и говорят: отпускай своих людей в Киев, немедленно.  А мы как раз в это время пилили огромнейший дуб. Такой огромный, что пилы не хватало. Обчикали его во всех сторон, а он не падает.  И меня не отпускают. Я говорю: позволь, давай трактор. Если мы уйдём. а дерево упадёт в расположение наших частей, так люди погибнут. Пригнали трактор, зацепили дерево и когда дуб упал, так раздался звук, как пушечный выстрел– внутри дуб был совершенно пустой, весь сгнил!

Отправились мы домой пешком, трамваи не ходили. Дома у меня лежало 4 повестки, последняя с красной чертой -явиться немедленно в военкомат, что брони отменяются. Я был забронирован.²⁾ Дома была только мама, больная, отец был на работе. Что делать? Надо идти. Я пошёл в военкомат.  По сути говоря, это была не мобилизация, а эвакуация. Эвакуация мужского населения Киева, призывного возраста. Всех забрали. А я пошёл в белых туфельках, парусиновых брюках и тенниске, кажется даже без майки. Короче говоря, по дороге, не помню, кого-то я встретил и просил передать, что я ухожу из Киева, а родители остались. И я без связи.  Шли мы в стороне от больших дорог, потому что бомбили. Дня через три я остался без обуви, разбил ноги в кровь. Ноги так изранены, что не мог ходить. Документов никаких, потому паспорт забрали. Я пришёл к начальнику отряда и говорю: вот, посмотрите на мои ноги – могу я ходить? Я вам предлагаю, ставлю ультиматум, я от вас ухожу, сяду на товарный поезд и поеду в Полтаву. Мне сказали, что наш сборный пункт в Полтаве. Я вас там встречу. Куда я денусь от вас без документов? Посмотрел он на меня и говорит: поезжай. В Полтаве я немножко пришёл в себя, нашёлся ещё один киевлянин, и мне стало легче. Мы дождались отряда. Отряд был человек 150 ³⁾ и с нами толком не знали, что с делать.   Помню как-то дали нам перегонять большой табун коней. Я вообще никогда верхом не ездил, а тут ещё и без седла. А мой приятель был детина выше меня и раза в полтора крупнее. Дали ему коня, вместо уздечки какая-то цепочка. Он потянул и лошадь начала ходить по кругу. Так он кричит: «Мама! Снимите меня!» (папин смех) Попался по дороге ручей, так командир кричит: держитесь покрепче, лошади вас сами перенесут. Действительно, лошадь перепрыгнула. Только командиру пришлось вернуться и собирать всё, что упало. Часов 7 мы скакали. А когда слезли, ходили враскорячку, все болело, кошмар. Кормили нас почти что одной селёдкой. Наконец многие возмутились, и я тоже. Пошёл к командиру и говорю: мы не понимаем на каком мы положении. Если мы армия, то сколько можно ходить босиком и сколько можно лопать одну селёдку. А если мы не армия, то что мы такое? Тогда отпустите нас. Тем не менее нас не отпускали, пока мы не попали к областному полтавскому военкому. Я уверен, что я ему обязан жизнью. Из Полтавы мы пошли пешком на Красноград, это по дороге на Харьков. Когда мы уже расположились на ночь нас догоняет машина военкома. Нас выстроили, он отобрал 9 человек. в том меня и велел идти обратно в Полтаву и утром быть у него в кабинете. Утром он нам говорит: вы не служили, по сути, вас надо учить заново, чтобы быть солдатами. А вы уже сложившийся командиры производства (я был начальником цеха). В сложившейся обстановке считаю это нецелесообразным. С этими словами он мне выписывает документы и направляет меня в Харьков. В Харькове оп\ть не знали, что с нами делать. Харьков был накануне эвакуации. Местный начальник говорит мне: я могу тебя направить на завод «Транссвязь», но он не сегодня- завтра уедет. Так чего я тебя буду направлять? Я спрашиваю: куда он едет?

-Какое твоё дело? Чего это ты вдруг заинтересовался?

Здесь плёнка оборвалась и на склейке пропал папин ответ. Из дальнейшего ясно, что папа получил направление на этот завод, который эвакуировали в Алма Ату и разрешение съездить в Киев. Дальше опять папин рассказ.

Я попал в Киев на 8 дней. Первым делом я постарался установить связь с братом Гришей, который был на фронте. Мне удалось получить 2 письма от него, и я договорился с почтальоном, который обслуживал дом, в котором жила Гришина девушка и получил и письмо к ней (наверное девушки уже не было в Киеве).  И тут была большая удача – пришла телеграмма, а точнее радиограмма от папы и мамы, что они находятся в городе Черкесске. Эта радиограмма шла месяц! После этого я имел возможность уехать обратно. Помню, меня спрашивали старики, что им делать. Я отвечал, что, конечно, лучше уезжать. Мой дядя сказал, что помнит немцев по временам первой мировой войны. Ничего страшного, с ними можно договориться. И у него есть друг в селе под Киевом… Они с тётей остались и погибли. Я ещё успел зайти домой, взял пальто. И у меня было задание поехать в Полтаву к тому же военкому. Он встретил меня буквально по-дружески, очень расспрашивал про Киев.

- Ну и куда ты будешь ехать? Я показал, что у меня есть направление в Алма Ату.

-А тебя это устраивает?

- Меня-то устраивает, но я бы хотел съездить за родителями в Черкесск.

- Я тебе сейчас дам направление. И он мне дал направление в Черкесск. Поехал я в Черкесск. Приехал я в какую-то станицу и попался мне там один еврей. Он говорит: тебе нужно ехать до ночи, на возу. Если тебя пригласят переночевать – смело иди. А сам ни к кому не просись – опасно. Я благополучно и переночевал, и доехал до Черкесска. Ну нельзя передать как родители были рады, уже ведь не молоды. Я узнал, что из Краснодара идёт поезд, теплушки. И мы решили пробираться в Краснодар. По дороге нам пришлось заночевать у одной славной русской женщины. Она рассказывала, как они боятся. Черкесы многие в армию не пошли, скрывались в горах. А есть-то им надо. Вот приходят и просят. Если дашь мало – только глазами зыркнет, белками блеснёт и говорит: «на моей земле живёшь, у тебя все есть, а у меня ничего». После этого только и жди – или подожжёт или ещё что-то. Что мне ещё запомнилось. Там редкие дожди. С крыши идут трубы. Вот первый дождь идёт, грязь смоет, а затем воду направляют в подвал. А подвал – огромный бассейн. Эту воду и пьют весь год, а в колодцах вода солёная. Я уже забыл название этой станицы, Советская кажется. Короче говоря, мы благополучно добрались до Краснодара, сели в поезд и поехали. Сколько там было маленьких детей! Вот там мы хорошо узнали, что цветы жизни имеют запах тоже. Ехали чрезвычайно долго. Никто не знал, когда поезд остановится, где остановится и сколько будет стоять. Был такой случай. Мы остановились где-то в степи, а на горизонте юрты. Нам нечего было есть. Я сказал родителям, что выхода нет, я пойду и достану еду. И если опоздаю – догоню на следующем поезде. Но мне повезло, я вернулся, а поезд ещё стоял. Я свою рубашку выменял на какие-то сухие коржи. Прибыли в Алма-Ату. Папа мой когда-то жил в Алма-Ате, у него сохранились какие-то связи и была надежда, что сможет устроиться на работу. Мы приехали, а там нет ни затемнения, ничего. И можно зайти в ресторан и тебе дают мясной обед! Мы были предельно голодны. Пошли в ресторан и нам дали блюдо - дунганская лапша. Это такая километровая лапшина и политая красным мясным соусом. Но когда попробовали – острое настолько, что все горит. И проглотить трудно, и выплюнуть жалко. Но съели, конечно. Я пошёл на завод Транссвязь, меня приняли. И отец устроился. С жильём только было плохо. Мы жили на станции Алмата 1, в какой-то хибаре, спали на глиняном полу. Потом папа устроился на хорошую работу, и он нас всех кормил. А до этого мы так голодали, что думали опухнем. И тоже папа нас спас. Ему удалось купить воз полу гнилой сахарной свёклы. Мы эту свёклу ели в любом виде – и варили, и тушили. И я с тех пор люблю эту свёклу, и обычную тоже люблю.

Там, в Алма-Ате я получил сообщение о смерти брата. Я скрыл это от родителей, очень тяжело переживал. Думал, я начинаю сходить с ума, мне очень часто слышался его голос. Я всегда его искал в толпе военных. А потом, когда освободили Киев, мне пришлось им сказать. Они получили документ, вернулись в Киев и на этом основании вернули свою комнату. А меня не отпускали до 49-го года. Я был ведущим конструктор и директор меня не отпускал, говорил, что я уеду только с ним. И вот когда он уехал, пришёл новый директор и устроил мне перевод в Киев на завод «Транссигнал».

На заводе «Транссигнал» папа проработал до пенсии, то есть до 1983-го или 1984 года.

Я думаю – через какие страшные годы, беды, потери пришлось пройти нашим родителям. Но потом были и любовь, и свадьбы, и мирная жизнь, которая им всегда казалась прекрасной. Вот я смотрю на папину фотографию со мной на руках и мне кажется он так счастлив!

1)      папа всю жизнь не любил командных должностей.

2)      Думаю, у папы была бронь, так как он был инженер на заводе

3)      в этом месте Ира спрашивает: это были все оставшиеся мужчины Киева? И папа поясняет, что, конечно, нет, это был только один район.