Мой дедушка Нуся

 

Все родные  и близкие друзья звали дедушку Нуся. Что за имя такое Нуся?  По паспорту – Генах Борух Гершевич. Для всех знакомых, коллег, пациентов – Генрих Борисович. Наверное первого сыночко мама называла ласково Генуся, что позже сократилось до Нуся, да так и осталось до глубокой старости.  

Был он среднего роста, довольно подтянут, хотя к моему появлению уже имел небольшое брюшко, полным никогда не был. В детстве мне дедушка казался очень высоким. Вот дедушка качает меня на ноге – нога на ногу, я сижу на ступне и как на качелях – вверх-вниз. Дедушка любимый – он со мной играет, а бабушка кормит, одевает и …требует: сиди ровно, ходи прямо, не криви ножку, доешь до конца. Спасибо бабушке – многие полезные привычки от неё. А дедушка – моя любовь. Дедушка научил меня читать в пять лет. Без кубиков и пособий. По газете «Правда». В коридоре стояли ящики с иностранными надписями. Что за буква такая странная “R” - «Я» наоборот? Я выходила на улицу и читала все вывески. Зачем запятая посреди слова? - я читала «М», пауза на запятой, «ясо».  Понятно, что мясо, и продают там мясо, но почему так странно пишется? Дедушка не смеялся, объяснял, как мог, иногда – «вырастешь – поймёшь».  Дедушка был врач, и трудное слово отоларинголог я знаю столько же лет, сколько себя.  Врач он был популярный и никогда никому не отказывал, в любое время суток. Сколько раз помню – зима, гололёд, я уже почти сплю, звонит телефон, и дедушка одевается и уходит к больному. Помню как-то- тётя Рахиль, дедушкина сестра ( о ней позже) приходит и смеётся. Рассказывает:

«Еду в трамвае, а позади две тётки разговаривают. Одна – ой у меня мальчик так ушками болеет, просто беда. А другая – так иди к доктору Подгаецкому, он его быстро вылечит. А дорого? Да не, чего там дорого, ты ему даже 50 копеек заплати, он все равно спасибо скажет и все сделает и »

И дедушка с достоинством отвечает: «неправда, 50 копеек мне ещё никто не предлагал, рубль – бывало» Дедушка никогда не назначал платы за визит – сколько больной хочет и может. Эти его визиты назывались ЧП – частная практика. И мне строго было приказано об этом не болтать. Но это позже, когда мы уже уехали с Дмитриевской на Печерск.  Между прочим, перечитывая недавно Мастер и Маргариту, обратила внимание на такое место:

«Профессор строчил на листках бумаги, объясняя, куда пойти, что отнести. Кроме того, дал записку к профессору-невропатологу Буре, объясняя буфетчику, что нервы у него в полном беспорядке. – Сколько вам платить, профессор? – нежным и дрожащим голосом спросил буфетчик, вытаскивая толстый бумажник. – Сколько хотите, – отрывисто и сухо ответил профессор.» Такова была врачебная этика.

С дедушкой и бабушкой я отдыхаю летом, на дедушку вечно приходились мои болезни, вплоть до дизентерии. Даже, когда в 20 лет я отравилась грибами, сложилось так, что рядом был дедушка. Он научил меня играть в шашки и шахматы. На самом деле он игрок был никудышный, просто знал правила. Я, впрочем, ничуть не лучше. Дед меня «выгуливал» вместе со своими приятелями. Вообще дедушка любил гулять, долгие годы ходил на работу пешком, не меньше часа по моим подсчётам. Когда мама с папой поженились, и папа переехал в квартиру на Дмитриевской, дед увидел, что папа делает зарядку по утрам. Дедушка решил, что это привычка полезная. С этого дня до самой глубокой старости он начинал утро с зарядки. Дедушка не был особенно хорошим рассказчиком, но все же кое-что о его семье и молодости я знаю от него и тёти Рахиль и немножко от мамы.

Когда маме было почти 90, я спохватилась, что у меня совсем нет маминых воспоминаний. И я попыталась записать её на магнитофон. Долго мы с мамой не выдержали, но все же около часа моего «интервью» осталось. Кое-где я буду вставлять кусочки из маминого рассказа.

Мои прабабушка и прадедушка были людьми энергичными. Мой прадед Барух был из местечка Макаров. Молодым человеком его сосватали с прабабушкой Хаей Грач из Киева. Молодые поселились в Киеве. Прадед приобрёл мясную лавку на Подоле и дело пошло. В 1891 году у них родился первенец, Генах, через два года Рахиль. Кажется, дети в семье рождались почти каждый год. Прабабушка умудрялась как-то рожать между делом, кормить семью, вести учёт в лавке и следить за всем. Тринадцать детей, из которых выжило шестеро. Сейчас представить страшно. Когда родилась двойня, бабушка решила, что двоих ей не выкормить.  Старшему сыну нужно было выбрать: кого оставить дома, а кого отправить кормилице в деревню. У кормилицы ребёнок, увы, умер. Дедушка до глубокой старости с горечью вспоминал как мама держала на руках двух младенцев, и он должен выбрать одного. Малыша назвали Марк.  Он - самый знаменитый в нашей семье спортсмен, чемпион СССР по бегу, Марк Подгаецкий – о нем тоже позже. О предприимчивости моей прабабушки говорит такая семейная легенда. Младшего мальчика, Абрашу, в 3 года укусила за нос собака. И не просто укусила, а откусила кусочек носика. Малыш с рёвом, весь в крови вбежал в дом.  Прабабушка не растерялась, нашла и подняла из пыли кусочек носа, помыла и приставила на место и не знаю уж как прилепила. И прижился - таки этот кусочек. Сидя у дяди Абраши на коленях, я всегда с большим интересом рассматривала тоненький шрам у него на носу. Мне представляется небольшой и невысокий домик на Подоле, пыльный дворик и моя прабабушка, снующая туда-сюда, то с выстиранным бельём, то сзывающая детей к столу, и всегда занятая. Почему я думаю, что домик обязательно низкий?  Дедушка мой был опорой семьи, помогал родителям во всем и твёрдо понимал, что надо учиться. Понимали это и его родители. И отправили старшего сына не в реальное училище, а в гимназию. Только после гимназии, и то, если окончить с медалью, можно было надеяться на университет. А сестра Рахиль в нежном возрасте предпочитала куклы книге. И мой будущий дедушка собирал всех кукол и забрасывал на крышу дома. Ёня, ещё один младший брат, спасал кукол, когда Нуся не видел. Такая вот неоднократно рассказанная мне история. В 1905 году, как известно, революция перешла в еврейские погромы. От греха подальше детей было решено переправить с Подола в верхний город, не знаю к кому. Пятилетний Ёня был одет в вышитую рубашечку и сидел рядом с возницей мясного фургона, а остальные малыши внутри.  Где был Нуся – не знаю, а спросить в своё время не догадалась. На беду, фургон наткнулся на толпу погромщиков.

-Кого везёшь? Жиды?

Возница не растерялся: та ты шо. Дывысь, це ж кацап – показал на дядю Еню. Обошлось. 

О своём прадеде я знаю не много. Был он, по рассказам, крут, прижимист, сумел и детей поднять, и дело расширить. После мясной торговли открыл пекарню, а позже купил несколько доходных домов. В самый большой, четырёхэтажный, семья переселилась, заняв, как было принято, хозяйский этаж из пяти комнат. Во время Гражданской войны Киев переходил от одной власти к другой. Кого там только не было – Петлюра, гетман Скоропадский, красные, белые… Зачастую граница между властями проходила по Александровскому спуску, где стояли кордоны. Прадед, как рассказывают, умел договориться со всеми и проходил свободно куда ему было нужно.

Мама рассказывает: «Я помню своих бабушку и дедушку в советское время. Из большой квартиры их выселили и они жили в одной комнате на улице Кравченко. Дедушка соблюдал еврейские традиции. На седер собиралась вся семья, но не у них, а обычно у нас дома. Дедушка читал агаду, из которой больше всего мне запомнилось как все кричали «Хат гадьё» и я искала афикоман. Внуков было двое – я и Гриша (мамин двоюродный брат, сын Ёни). Но больше всего я любила Хануку, потому что дедушка обязательно приносил Ханука гелт.  Ещё помню на праздники – это было событие – дедушка приносил мне яфские апельсины, которые я очень любила. Помню мне было года три или четыре. Мы пришли к бабушке с дедушкой, тогда они ещё жили на Подоле. И в этот день из тюрьмы вернулись Ёня и Абраша. Они были арестованы так как были членами Макаби и играли в футбол за команду Макаби.

Бабушка была очень доброй, чудесно пекла и всем давала медицинские советы.

Во времена НЭПа дедушка преуспевал, а потом, когда кончился НЭП, начался период «золотухи». Дедушку арестовали и требовали, чтобы он сдал золото. Он долго сопротивлялся, но в конце концов сознался, что в люстре спрятано какое-то количество золотых монет. А больше ничего и не было, драгоценностей бабушка никогда не носила.»

Позже младшие дедушкины братья Ёня, Абраша и Марк играли в сборной Украины. Марк выступал как легкоатлет – был спринтером. Как-то раз прадед пришёл на стадион посмотреть матч. Контролёр потребовал билет, на что прадед отвечал, «да вы что, там же мои рысаки бегают!»   

Мой дедушка в молодости тоже увлекался футболом, был неплохим вратарём, но ушёл из спорта после сложного перелома локтя. Любовь к футболу осталась – дедушка любил посмотреть матчи и болел, конечно, за Киевское «Динамо».

Окончив гимназию, дедушка поступил в Киевский университет им. Святого Владимира, на медицинский факультет. Ещё когда он был подростком, от воспаления среднего уха умерла его восьмилетняя сестричка. И тогда ещё мальчик решил стать врачом по ушным болезням.

В романе В.Катаева «Хуторок в степи» есть глава, которая мне казалась списанной с дедушкиной судьбы. В конце учёбы в университете прадед подарил сыну поездку в Палестину.  Дедушка иногда упоминал, что видел Александрию. А вот до Палестины, кажется, так и не доехал – так же, как и героям романа, помешала первая мировая война.  Студентов старшего курса срочно доучили и призвали в армию «зауряд-врачами».

Из Wikipedia:

Зауряд-врач (правильно: «зауряд-военный врач») — аналог воинского звания для наименования зауряд- военно-медицинских чиновников в Российской империи. Звание зауряд-врача присваивалось студентам 4-го и 5-го курсов мединститутов, медицинских факультетов университетов и Императорской военно-медицинской академии с 1894 года при назначении к исполнению должности младшего врача при мобилизации войск и в военное время.

В шутку назывались «навряд-врачами»^[1].

Погоны зауряд-врача самого низшего, II разряда имели большое сходство с погонами капитана. Благодаря этому чисто внешнему обстоятельству мобилизованный студент-медик приобретал существенный вес в военной среде. Звания «зауряд-военный врач» и «зауряд-военный фармацевт» были отменены 23 января 1918 года приказом Народного комиссариата по военным делам РСФСР.

В 1941 году в связи с Великой Отечественной войной студенты старших курсов высших медицинских учебных заведений были выпущены зауряд-врачами.

 

По-видимому, деду стоило немалых трудов получить после войны полный диплом. Во всяком случае, когда в 1941г. история повторилась и моя мама была студенткой последнего курса медицинского института, дедушка срочно искал для эвакуации город с медицинским институтом. Забегая вперёд, скажу, что мама окончила 5-й курс в Уфе и зимой 1942 была мобилизована на фронт. Многие её однокурсники превратились в «зауряд-врачей» и попали в армию на полгода раньше.

Но вернёмся в 1914год. Дедушка попал в царскую армию, и никогда об этом не рассказывал. Только однажды, в годы оттепели, когда я рассказывала что-то из уроков истории, дед заметил. «Был у меня один солдат, он слушал и Ленина и всех стальных. И говорил: Ленин, конечно, –жид, вот Плеханов – это да!» и добавил «Плеханов был большой оратор». Всё, больше никогда, никаких воспоминаний. От мамы я знала, что потом дедушка пошёл в Красную армию, и в гражданскую войну воевал в армии Щорса. Памятник Щорсу стоял на бульваре Шевченко, мы там часто гуляли, пока жили на Дмитриевской и, кажется, именно благодаря памятнику я и знаю, что дедушка служил под командованием Щорса. Мне в школе очень хотелось, чтобы дедушка рассказывал о «своём боевом прошлом», но дедушка был не любитель воспоминаний. 

В 1916 году он приехал в Киев и получил полный диплом врача. Диплом сохранился. Плотный лист, размером больше, чем А4. Первая страница – сам документ. На обороте – Факультетское обещание, так называемая клятва Гиппократа. На третьей странице – выписка из законодательства о правах лекаря.

По-моему, в одном абзаце – вся врачебная этика.

В 1916-м году дедушка встретил мою бабушку.

Бабушка была человеком совсем другого склада и воспитания. Во-первых, она была из Литвы, из Вильнюса. «Литваки» в еврейской среде считались людьми более западной культуры. Бабушкин отец, мой другой прадед Абрам Гальперн, был преуспевающим купцом и держал большой магазин мануфактуры на центральной улице. И было у него четверо детей – три сына и дочь. Всем детям давали образование, хотя сам прадед, по легенде, был неграмотен, а бухгалтерией ведала его жена. Благодаря магазину мануфактуры бабушка прекрасно разбиралась в тканях, модах, ювелирном деле и других «радостях жизни». В Киев она поехала учиться на высших женских курсах – максимально возможное образование для женщины. Она была знакома с единственной семьёй, Цыпиных, у которых было 12 дочерей. Понятно, что молодой образованный еврейский юноша был дорогим гостем в этой семье. Там он и встретил бабушку и, к огорчению, двенадцати дочек, женился на Фане Гальперн. Впрочем, с одной из этих возможных «претенденток», Леночкой Цыпиной, дедушка переписывался до преклонных лет.  Она жила в Москве и это все, что я о ней знаю.

Мама рассказывает: «мама с папой поженились в 1917 году. В начале поселились с родителями дедушки на Подоле, потом сняли квартиру на Печерске, там, где сейчас метро «Арсенальная».  Там было очень неспокойно. Во время восстания на заводе «Арсенал» была стрельба, слышны были разрывы снарядов. Первая беременность мамы закончилась выкидышем. Когда мама забеременела мною, она переехала к бабушке и дедушке на Подол. Папа часто уезжал, ведь он служил в Красной армии у Щорса и когда маме нужно было рожать- папы в городе не было. Но он договорился со знакомой акушеркой в Павловской больнице. Тогда это была обычная больница, а не психиатрическая лечебница».

1 июля 1919 года младший дедушкин брат Марк повёл мою бабушку с Подола вверх по крутым улицам в Куренёвскую больницу – рожать. На город шло наступление, кажется, деникинцев, слышны были разрывы снарядов. Через заставы подросток Марк вёл роженицу. На каком-то этапе Марку удалось договориться с возницей.  Словом, как-то они добрались, и родилась моя мама. Девочку назвали Мира – все больше всего мечтали о мире.

Когда бабушка с дедушкой поженились, шла война и никто из бабушкиных родных не смог приехать на свадьбу. А потом младшие братья -   Гриша и Лёлик – эмигрировали в Америку. С родителями остался старший брат Исар, врач. Он женился и в начале 20-х вместе с родителями тоже уехал в США. Так моя бабушка осталась без родных. И все же, хотя шла война, и приехать из Вильнюса было немыслимо, бабушкино приданное прибыло. Это был огромный сундук с, конечно же, мануфактурой и чем-то, что ещё полагалось. 

 

Как известно, война мировая перешла в гражданскую. Страшные годы. Как менялась власть в Киеве, какие это было время – читайте у Булгакова в днях Турбиных.

Мой дедушка и Михаил Булгаков учились и оканчивали университет одновременно. В конце 40-х на Евбазе можно было найти что угодно. Дедушка выторговал у случайного продавца выпускной альбом своего курса. Это был огромный альбом с фотографиями всех преподавателей и выпускников, в солидном переплёте и на глянцевой бумаге.  В юношеские годы я просмотрела его весь в поисках Михаила Булгакова, который окончил университет в тот же год. Фотографии Булгакова, к моему огорчению, не было. Оказалось, дедушка и Булгаков учился на разных отделениях. Перед отъездом в Израиль мама отдала альбом в музей Булгакова – раритет и свидетель времени. Такого же альбома параллельного выпуска в музее нет. У нас же осталась переснятая фотография моего деда:

 В 1917-м -1919-м годах власть в Киеве непрестанно менялась – Гетман Скоропадский, Атаман Зелёный, деникинцы, петлюровцы – кого там только не было. Когда на город наступал Петлюра, друзья передали дедушке, что его имя видели в расстрельном списке. Дедушка бежал из города в Остёр. В Остре жила семья наших родственников, Комаровских. Глава семьи был, по рассказам, единственным в городке жестянщиком, мастером на все руки. У них был свой дом, где дедушку и прятали. Позже маму в детстве возили в Остёр летом на дачу.

Когда мне было лет десять, родители тоже сняли на месяц комнату, и мы там отдыхали. В памяти остался городок, а скорее деревня, с одноэтажными домиками. Пыльные улочки, заросшие высоченной коноплёй. Папа рассказывал, как раньше из конопли делали нити и ткали полотно. Одежда выходила грубой, зеленоватого цвета. А вот верёвки и канаты из конопли были хорошими, прочными. Река Десна с чудесным песчаным пляжем. На пляж нужно было переправляться на пароме, который за канат перетягивали с берега на берег руками. На пароме всегда было людно, вместе с людьми переправляли и коров. Мне, городской девочке, это было ужасно интересно.

 

Из маминого рассказа:  «Папа ещё был в армии и его послали в Ромны. Мама решила, что поедет c ним. Я это помню, хотя мне было всего 1,5 года. Это был такой вагон с деревянными полками, а внизу топилась печка-буржуйка. В основном ехали красноармейцы. Почему-то мы с мамой были на верхней полке. Меня усадили наверху на горшок. Поезд дёрнулся, и я вместе с горшком полетела вниз. К счастью, как раз в это время печку растапливал какой-то дядька с очень широкой спиной, и я свалилась не в огонь, а ему на спину вместе с моим горшком.

Когда в 21-м году власть в Киеве установилась, папа не то, чтобы демобилизовался, но его перевели в Киев. Послали его работать в эвакоприёмник, куда свозили беспризорников, бездомных и других. И в основном работа врача заключалась в борьбе с вшивостью. Потом он устроился в поликлинику на Подоле, по своей специальности. Папа вообще работал очень много. Где только можно -и в поликлинике, и в больнице УЧХ (Український Червоний Хрест) и ещё в нескольких местах консультировал. Старался как можно больше заработать, чтобы купить квартиру. Мама очень хотела отделиться. В те годы квартиры были ещё частными. Папа искал квартиру в таком районе, где можно было бы заниматься частной практикой. В центральных районах были врачи, которые имели популярность. Искал район с преимущественно еврейским населением. На Подоле маме не нравилось».

В бабушкином приданном было алмазное колье. которое дедушка продал. На вырученные деньги и на то, что отложил, можно было уже купить жильё. На ул. Дмитриевской 19 продавалась пятикомнатная квартира на последнем четвёртом этаже. Дом был в Киеве был знаменит тем, что возле него до войны стояла статуя дворника, с метлой и бляхой на груди. Это фотография из Интернета. Петербургский дворник, для разнообразия, с лопатой:

Дом этот принадлежал поляку, у которого было шестеро незамужних дочерей. Отец семейства, по-видимому, решил, что в Польше у них будет больше шансов и задумал переезд. Однако старшая, Констанция, решила остаться. Она полюбила русского парня, с которым и поселилась в пятой, самой большой комнате. А четыре других купили дедушка с бабушкой в 1924-м году. Дедушка с бабушкой поселились в своей квартире, и дед работал. Всюду, где только мог – в больнице, поликлинике, принимал дома.  Довольно быстро он стал популярным.  Был он в ту пору хорош собой и слыл под именем «красивый доктор». Это я знаю, конечно, не от дедушки, а от его пациентки Анны Васильевны, о ней будет отдельный рассказ.

Одна из немногих уцелевших предвоенных фотографий. Генрих Борисович Подгаецкий с дочкой Мирой.

Эта фотография многие годы висела у нас в столовой в круглой рамочке и очень мне нравилась.

Конечно, жить втроём в 4-х комнатах было неслыханной роскошью. Дома национализировали и появились проверяющие – измеряли площадь, подсчитывали. Дедушке, как врачу были положены дополнительные метры на кабинет. Дабы не дожидаться «уплотнения» дедушка с бабушкой впустили в одну из комнат двух сестёр немок. Обе профессиональные гувернантки и верующие лютеранки. Одна из них, Лидия Петровна, стала маминой воспитательницей и поэтому мама прекрасно говорила по-немецки. Я думаю, немецкая аккуратность очень хорошо сочеталась с моей бабушкой.

Мама часто вспоминала Лидию Петровну, особенно как её учили ни в коем случае ни с кем не ссориться больше одного дня. До того, как ложишься спать, надо обязательно помириться.

 Семейство доктора Подгаецкого счастливо обитало на ул. Дмитриевской. В 1939году улицу переименовали в Менжинского, но еще в моем послевоенном детстве, старожилы называли улицу «Дмитриевская». Дедушка открыл свой кабинет, и кроме всех служб вел частную практику – ЧП. Дедушка даже удалял гланды и аденоиды в этом кабинете. Хотя хирургии он предпочитал другие методы – порошки, микстуры, компрессы и весь прочий арсенал отоларинголога. Свой послевоенный набор инструментов он тоже купил на Евбазе. Видимо, там продавалось всё, что угодно. Большая часть дедушкиных пациентов были дети, особенно часто с воспалением среднего уха. Без антибиотиков, которые ещё не существовали, справиться с воспалением было нелегко. Обращались к деду и старики с пониженным слухом. Я помню, как дедушка проверял слух: просил повторять за ним и громко произносил «ка-ша». Больной повторял, а дедушка произносил эту самую кашу ещё раз пять или шесть, всё тише и тише. Любимой операцией было избавление от серных пробок – пару минут и человек почти глухой начинал отлично слышать! Я побаивалась дедушкиного огромного шприца для этой процедуры. Слышала я всё, что происходило, отлично, но в кабинет, конечно не заходила.

Бабушка любила музыку, концерты, любила принимать гостей и ходить в гости. Дочка росла и радовала своими успехами.  Летом выезжали на дачу – вокруг Киева многие посёлки служили местом отдыха. Мама с особенным удовольствием вспоминала летний отдых, дачные происшествия – пожар в соседней усадьбе, страшного петуха, от которого её защищал друг Юз, кукол, которых швырнул в колодец другой её товарищ, а Юз достал. Словом, мирные детские годы.

Каковы были отношения дедушки с советской властью? Спокойные. Дед по натуре был конформист и умел смиряться с обстоятельствами. Коммунистом он не стал и в чистоту идеалов никогда не верил. В 30-е годы частная практика уже не очень одобрялась, и дедушка её потихоньку свернул. Вместо этого работал во многих местах и даже в Лукьяновской тюрьме. Однажды, в 60-е, в разгар обсуждения культа личности, он бросил фазу «после того, как я видел Гамарника после допроса…» Никаких иллюзий о врагах народа у него не было, но помня клятву Гиппократа, видел своё предназначение в том, чтобы помогать больным, и всё. Впрочем, это мои домыслы, никаких писем, дневников не сохранилось. Мама говорила, что дедушка очень переживал, и из тюрьмы возвращался в тяжёлом настроении. О том, что делается, можно было шёпотом говорить только дома, никогда и ни с кем из друзей.

И всё же фраза «до войны…» всегда произносилась как «раньше, в хорошей светлой жизни…».

Война. Дедушка ни одной минуты не сомневался, что нужно срочно эвакуироваться. Дедушкины братья Митя и Абраша уходили на фронт, Ёня не был призван, скорее всего из-за плохого зрения. Рахиль эвакуировалась, кажется, с мединститутом.  Дедушка отправил жену и дочь в Уфу, сам уезжал с другом на машине в Харьков. Но и туда вскоре пришли немцы, и в конце концов ему удалось добраться до Уфы.

Всю жизнь дедушка переживал, что не смог увезти родителей. В июне 1941-го дедушкин отец был при смерти - был болен раком. Все понимали, что дни его сочтены. А жена, моя прабабушка отказалась его оставить. Прадед скончался еще до прихода немцев, но эвакуироваться прабабушке было уже поздно и не с кем. Как и для всех оставшихся евреев Киева Бабий яр стал ее могилой. Было ей 70 лет… Светлая им память – Баруху и Хае Подгаецким – моим прадеду и прабабушке.

По возрасту дедушка уже не мог быть призван в действующую армию, но и в тылу в Уфе работы хватало. Сколько он работал и как жил?

Чудом к нам попали две открытки моего дедушки к другу и родственнику Моисею Эйдельману (он был женат на дедушкиной двоюродной сестре). К нам открытки попали уже в Израиле. Думаю, что если бы если бы не эмиграция, мы бы не увидели этих документов. Волею судеб мы оказались в одном городе с маминой троюродной сестрой, дочерью Моисея. Она приехала из Саратова, мы из Киева. Друг о друге знали лишь в теории. Но в их семье сохранились дедушкины письма и нам их отдали, за что огромная благодарность. Я почти расшифровала дедушкин врачебный почерк и привожу текст полностью, а в неясных местах ставлю «???».

  

Уфа. 18/XI [1941г]

Дорогой Моисей Борисович! Я получил вашу открытку от 1/XI. Судьба вас занесла ещё дальше, чем нас. К сожалению, ничего не знаю о вашей семье. Вам необходимо написать в

 Куйбышев. В редакцию ????. Там есть комиссия по розыску родных и знакомых. Я, понятно, спрошу в военкомате относительно Анюты, не получала ли она деньги в Уфе. Но Фаня и Мира в Уфе уже 4 месяца, и они не встретили никого из ваших. Я работаю в поликлинике на заводе по специальности и получаю 500р. Жена служит лаборанткой в больнице и получает 400р. Это наш заработок. Мира кончает в декабре мединститут и, возможно, получит направление в Алма Ату, чем мы очень недовольны. Постараемся её устроить с нами вместе. Мама, к великому нашему огорчению, осталась дома, папа умер 14/VIII. Ёня в Челябинске, Рахиль в Саратове, Абраша и Митя на фронте. Уже 2 месяца нет от них писем. О младшем брате Исааке ничего не знаю. Вся наша семья разбрелась, и мы все в разных городах.

Живём мы сносно, хотя бы и дальше не было хуже. Я поспешно уехал из дому и не захватил зимних вещей и из-за этого очень страдаю. Во всяком случае хорошо, что ваша и моя семья выехали. Жалко только тех, что остались. Особенно маму. Из-за папы она не могла уехать. Пишите по адресу на обороте. Привет от Фани и Миры. До скорой встречи. Генрих Борисович.

 

Уфа,  19/II [1942г]. Дорогой Моисей Борисович!  Получил вчера письмо от 20/I. Поздравляю вас с радостным сообщением о том, что ваша семья здоровы и находится в Билимбае. Я очень рад за вас. В следующем письме напишите подробно, как они там живут. У меня беда. Мира закончила мединститут и 4/II её отправили на фронт. Мира уехала в Горький в распоряжение МВО и там получит работу. Нас очень волнует судьба Миры. Мы очень беспокоимся, чтобы Мира не попала в огонь. Вы понимаете, как мне и жене трудно и тяжело было расстаться с единственной дочерью, с которой мы нигде не разлучались. Вам известно, в каких условиях она жила у нас и что её теперь ждёт. Только теперь я себя почувствовал стариком. Нет ли у вас знакомых в Горьком? Я получил предложение переехать в Челябинский мединститут ассистентом. Возможно, что в Челябинск переедет моя сестра. В Челябинске мой брат Ёня. С дня на день ждём освобождения Украины от германского зверья. Ничего не знаю о моей маме. От брата Мити, врача, никаких известий 5 месяцев. Жена Мити очень плохо живёт в Саратовской области. Передайте привет Анюте и вашим домочадцам. Перешлите им мой адрес. Пусть напишут, не знают ли они что-нибудь о наших московских родственниках. Возможно, что вы к себе перевезёте семью. Привет вам от Фани Абрамовны. У меня бытовые условия хорошие, плохо, что дочь в опасности. Генрих Борисович.

Такова сила пропаганды – до освобождения Украины оставалось ещё 2 года.

За зиму 1942 года, в «хороших» бытовых условиях» дедушка дошёл до дистрофии.  Дед был оптимистом и никогда не жаловался. На следующее лето выделили участки под огороды. Бабушка, выросшая в городе, страстно взялась за дело. Наш участок был самым продуктивным и картошкой на зиму обеспечивал. При этом бабушка работала медицинским лаборантом.

Кончилась война, мама вернулась с фронта, можно было возвращаться в Киев. Так как мама была фронтовик, капитан медицинской службы, она имела право на возвращение довоенного жилья. Семья вернулась на Дмитриевкую 19. Но в нашу квартиру уже вселили ещё 2 семьи и квартира стала типичной коммуналкой. Нам вернули 3 комнаты, которые шли анфиладой. Из тёмной передней попадали в огромную столовую, затем маленький дедушкин кабинет, за ним спальня. К моему появлению на свет это была мамина и папина спальня. В бывшей «большой комнате» теперь жило семейство, кажется, Беньковских. Глава семьи - алкоголик.  Я помню семерых, но мне кажется их было больше, по-моему, мама говорила -14. И все в одной комнате, а мы 3-х. Ясно как они нас любили. Как-то раз, напившись в очередной раз, Беньковский вышел на кухню, схватил топор и бросился на бабушку. Она успела удрать в комнаты. Наверное, это был 1948-й год, так как бегая с топором он кричал, что поедет в Израиль поубивать всех евреев. В маленькой комнате жила чета Конгеевых с дочкой Мартой. Но все же по меркам послевоенного Киева у нас была роскошная квартира. В этой замечательной квартире я родилась, с ней связаны мои первые детские воспоминания. 

До войны у дедушки был гарнитур - чудесный резной буфет и напольные часы. Немцы, которые жили в нашей квартире, пытались вывезти этот буфет. Он был сдвинут с места, повёрнут, но не пролезал в двери и его так оставили. Так кое- что из довоенной обстановки сохранилось. Мой папа научился разбирать и собирать этот буфет до небольших дощечек. Буфет благополучно служил нам до самого отъезда в Израиль и уверена и сейчас где-нибудь им пользуются. Часы папа тоже восстановил, правда -без боя. Раз в несколько лет папа доставал механизм, устанавливал между двумя спинками стульев и делал профилактику.  Попутно объяснял мне, как что устроено, зачем маятник и гири. Гири нужно было раз в сутки подтягивать.

И дедушка, и мама оба начали работать в институте туберкулёза. Дедушка- отоларингологом, а мама в научном отделе, изучала туберкулёз кожи и писала диссертацию. В 1952-м или в 1953-м году, когда разворачивалось «дело врачей» у дедушки во время операции умер пациент. Тогда для лечения туберкулёза применялся метод вдувания в лёгкие нового препарата. У пациента оказалась тяжёлая форма аллергии на препарат, метода проб тогда ещё не знали. И дедушке грозил арест. Мне было несколько месяцев. Мама гуляла с коляской и за ней по пятам следовал сотрудник органов. Напротив нашего дома на Дмитриевской, по другой стороне был двухэтажный дом и зелёный дворик. Там жила ближайшая мамина подруга. В этот дворик и ходила мама с коляской, а чекист замирал у ворот и ждал. Прогулки под охраной. Если бы не смерть Сталина, не избежать бы нашей семье репрессий. Тогда же, в 53-м руководство института предложило кому-нибудь уйти – или маме или деду. Началась компания борьбы с «семейственностью». Мама защитила диссертацию и ушла на лечебную работу, о чем никогда не сожалела. Это было её призванием больше, чем наука. Дедушка остался в Тубинституте, где проработал до 1972-го года, когда ему исполнилось 80.

В конце 50-х годов в Киеве начали строить, появились первые кооперативные квартиры. Один из первых кооперативов – «Советский медик» - строили на Печерске. Я хорошо помню споры взрослых, надо ли бросать большую трёхкомнатную квартиру и платить большие деньги за новую. Мама настояла. В декабре 1959-го мы переехали. Я пошла в школу. Мама и бабушка были счастливы – никаких соседей, горячая вода в доме, чистый туалет, балкон. Не надо ходить в баню! Мама с бабушкой тут же ввели привычку принимать душ каждое утро, и весь год это воспринималось как невиданное счастье, потом привыкли.   

Обычно летом бабушка с дедушкой на месяц ехали со мной отдыхать – или снимали дачу, или доставали (в Советском Союзе ничего не покупали, а всё доставали) путёвки в какой-нибудь дом отдыха под Киевом. Но в сентябре непременно вдвоём уезжали в Крым или на Кавказ. В сентябре 1962-го уехали в Ялту. С бабушкой случился инфаркт, и через несколько часов её не стало. Это вообще был тяжёлый для мамы год. Летом я переболела корью, а в сентябре слегла с тяжёлой скарлатиной. И тут телеграмма… Мама полетела в Ялту. В самолёте встретила директора Тубинститута, Александра Самойловича Мамолата. Они были очень дружны ещё со времён маминой работы в институте. Александр Самойлович очень помог. Тело перевезли в Киев и похоронили на Байковом кладбище. Мама рассказывала, что во время похорон дедушка поклялся никогда больше не жениться. Ему было очень нелегко. Всю жизнь всеми бытовыми делами занималась бабушка. Конечно, мы жили вместе и теперь бытом заведовала мама, но дедушка хотел быть самостоятельным. Мне было лет двенадцать, я думаю. Дедушка приходит с длиннющей ниткой:

- Ира, втяни мне нитку в иголку.

- Дедушка, что ты делаешь?

- У меня оторвалась пуговица. Я сам пришью

- А зачем такая длинная нитка, это же не удобно

- Пусть мне надолго хватит. Что, я буду тебя каждый раз просить?

 

Утром дедушка неизменно варил себе кашу – или рисовую или гречневую-размазню. Не могло быть и речи, что мама будет ему делать завтрак. Он и обед как-то попытался сварить. Помыл курицу, положил в кастрюлю, добавил лук, петрушку и морковку. Сварил бульон. Беда только, что курица была не потрошёная. На этом эксперименты закончились. Но дед настоял, чтобы появилась домработница Катя. До войны Катина сестра Даша жила у дедушки с бабушкой. Тогда домработницы большей частью жили в семьях.  Даша даже ассистировала дедушке, когда он удалял гланды – крепко держала пациента. После войны бабушка встретила её в трамвае – Даша работала кондуктором. По-моему, после войны появился новый термин «приходящая домработница». Катя, Дашина сестра, работала уборщицей в спортзале на Центральном стадионе. А к нам приходила раз или два в неделю. Мама очень много работала – была и зав отделением, и читала лекции в медучилище, и в научном обществе дерматологов. 

В 1964 году фотография моего деда появилась в газете «Вечерний Киев». На ней дедушка в группе из шести человек. Статья называлась «П’ятдесят рокiв в строю». Всего 6 человек остались в живых из всего выпуска 1914 года, и короткая статья рассказывала о каждом враче. Перечитывая сейчас эту заметку (вырезка сохранилась), я с удивлением узнала, что дедушка -автор 45 научных работ. Для меня он всегда был прежде всего врач, а не научный работник. 

            Встреча выпускников через 50 лет. Дедушка второй справа

Ещё через три года, в 1967-м праздновали дедушкино 75-летие. Было специальное заседание научного общества и я, восьмиклассница, на нем была. Оно походило в аудитории, я думаю, Тубинститута.  Дедушка за кафедрой прочитал доклад, а потом выходили разные солидные дяди, поздравляли и вручали «адрес». Так тогда было принято. Огромная стопка этих папок-адресов лежала в шкафу до нашего отъезда. Мне нравилось их рассматривать – красивые папки, кожаные или обтянутые плюшем, всевозможных цветов. Внутри была страничка с поздравлением от разных организаций. Но мне нравились только сами обложки. В наш сегодняшний прагматичный век таких вещей уже не делают. 

Полностью уходить с работы он не хотел даже в 80 лет, работал на полставки. Говорил, что не хочет превращаться в «ТЫБЫ».  Дедушка, кто такой «ТЫБЫ»? – спрашивала я. Дедушка объяснял: выходишь на пенсию и все считают, что тебе нечего делать. И начинается, ты бы сходил за хлебом, ты бы купил молока,  ты бы то, ты бы сё…

Дедушкино стремление к самостоятельности и независимости привело к беде. Он всегда много ходил, довольно быстро. Шестого ноября 1972 года папа, мама и дедушка шли на день рождения. Дедушка категорически отказывался ходить с кем-то. Мама с папой были чуть позади. Погода была довольно слякотная, темно. При переходе улицы дедушка не заметил машину, а водитель не заметил пешехода. Дедушку сбила машина. У него было сильное сотрясение мозга, и он ещё очень долго приходил в себя. Даже когда его выписали из больницы, у него случались галлюцинации, он заговаривался. Но где-то через полгода начал выходить, гулять в парке. Работу, конечно, пришлось оставить. Дедушка успел ещё порадоваться рождению правнука, потом правнучки.

Мой сын Лёня родился в 1975-м. Конечно, к моей выписке из роддома собрались все. Дедушка Нуся пришёл пешком с Печерска на Некрасовскую. В 1979-м, когда родилась дочка Ниночка, он уже приехал. В самые последние годы очень сдал, развилась деменция. В 94 года дедушка ушёл из жизни.